– Татьяна, как так случилось, что несмотря на комментарии суровых взрослых вы все же выбрали карьеру писателя?
– Карьеру я строю в смежной области – редактирование, литературное консультирование, контент-маркетинг. А писательство пока заняло странную нишу. Для меня это и не профессия, поскольку писательские гонорары меня не «кормят», но и не хобби, не развлечение – всё гораздо серьезнее. До сих пор ищу какое-то более органичное место и статус для писательской работы в моей жизни.
– Как вам пришла идея вашей книги «Поэтка»? Расскажите, пожалуйста, историю создания этой повести.
– Начну издалека: четверть века назад... (Мне нравится, как внушительно это звучит, и читатели на встречах обычно тоже впечатляются.) Так вот, четверть века назад у меня в школьном рюкзаке пролился клюквенный кисель. И страницы одного из учебников окрасились в нежно-розовый цвет. А учебник был сборником теории по русскому языку – им пользовались до конца девятого класса.
Есть такая психологическая практика – если плохо и одиноко, обхватить себя руками, обнять. Звучит грустно, но лучше такая поддержка, чем вообще никакой. А точнее, самоподдержка, опора на себя – это и есть самое важное
С тех пор каждый раз в сентябре, когда в библиотеке выдавали на год комплект учебников, я всё ждала, что мне попадется тот самый, с розовыми страницами. Но он мне больше не встретился. Зато из этого эпизода потом вырос рассказ «Розовые страницы», и с него началась повесть в рассказах «Поэтка».
– В повести показана типичная жизнь современного подростка, с радостями, разочарованиями, тревогами, первой любовью, ревностью, с познанием своих возможностей. И первой серьезной утратой. Трудно представить более честную, умную и трогательную книгу о подростке. Сюжеты в «Поэтке» очень жизненные, многие из нас проживают их практически здесь и сейчас. Насколько эта история лично вам близка и биографична?
– Я отдала героине пару эпизодов из своей жизни, но в целом «Поэтка» – не моя биография и даже не автофикшен. Мне нравится вот это, сформулированное Пушкиным: «Над вымыслом слезами обольюсь». Но в определенном смысле повесть все-таки автобиографична. Только не событиями, а восприятием героини. Мне было важно вспомнить, как я в 14–16 лет чувствовала себя и других. В книге я попробовала воссоздать мироощущение подростка.
– Думаю, наших читателей интересует вопрос «Почему поэтка»? Не поэт или поэтесса, а именно поэтка?
– Ой, вы бы знали, как часто название вызывает негатив – у тех, кто не читал книгу, а просто не любит феминитивы! Для меня это было неожиданно. Ну а по сюжету Даша стесняется говорить о себе «поэт» – это кажется ей чем-то полновесным, как памятник в бронзе, пока незаслуженным. И «поэтесса» ей не нравится. А вот слово «поэтка», в сердцах сказанное хмурым школьным завхозом, внезапно приходится по душе. Знаете, как с выбором одежды бывает: примеряешь одно, другое, и что-то жмет, что-то не идет, бледнит, а потом вдруг раз! – и находится та самая вещь, «ваша». Таким стало и определение «поэтка» для моей героини. С оттенком самоиронии.
– В книге поднимается сразу множество важных тем. Ее хочется читать внимательнее и с отступлениями на размышления. Даша воспринимается как реальный подросток, со всеми ее противоречиями и неопределенностями. Как вы думаете, нужно ли писателю сохранять в себе внутреннего подростка, чтобы разговаривать со своей аудиторией на одном языке?
– Да, конечно. И в целом быть в контакте со своим внутренним ребенком – пригодится не только писателю, а любому человеку. Кстати, по поводу «разговаривать на одном языке». Мне кажется, язык у разных поколений может сильно отличаться, а вот проблемы те же. Иногда слышу на улице разговор подростков или вижу какие-то их комментарии в интернете – и отмечаю новые для себя сленговые слова. А еще с улыбкой вспоминаю эксперимент, когда у детей попросили картинки к пушкинским строчкам: «Бразды пушистые взрывая, / Летит кибитка удалая...» На рисунке оказались забавные круглые пушистики (бразды пушистые), по которым стреляет самолет (летит же!), и они взрываются.
Язык у разных поколений может сильно отличаться, а вот проблемы те же... Вопросы вроде «кто я», «какой я на самом деле», «каким видят меня другие», «зачем я живу», «что после меня останется» – рано или поздно задает себе почти каждый
В общем, в деталях разные поколения друг друга могут и не понять совсем. Но вопросы вроде «кто я», «какой я на самом деле», «каким видят меня другие», «зачем я живу», «что после меня останется» – рано или поздно задает себе почти каждый. И хорошо, если рядом будут книги – чтобы «подсмотреть», как отвечали на эти непростые вопросы другие люди, книжные герои.
– Школьная и внешкольная жизнь Даши наполнена серьезными испытаниями: развод родителей, потеря близкого человека, первые влюбленности… И все эти события в вашем повествовании превращаются в тонкое исследование души подростков. После основного текста – подборка Дашиных стихов, отражающих ее душевные поиски, зеркало ее внутреннего мира. Насколько важно эту повесть прочитать и родителям, чтобы лучше понять своих детей?
– Есть много способов, чтобы детям и взрослым лучше понять друг друга. Взрослому прочитать подростковую повесть – вариант далеко не единственный и не самый очевидный, но, наверно, вполне рабочий. Всегда радуюсь, когда узнаю, что мою книгу прочитали в одной семье и подросток, и взрослый. А если они потом еще и обсудили прочитанное, то совсем замечательно.
Всегда радуюсь, когда узнаю, что мою книгу прочитали в одной семье и подросток, и взрослый. А если они потом еще и обсудили прочитанное, то совсем замечательно
Я вообще за то, чтобы люди друг с другом разговаривали. Даже если нет сил и кажется, что вас не поймут, стоит попытаться – вдруг получится. Вместе посмотреть кино или прочитать одну и ту же книгу – хороший повод для разговора.
– Татьяна, давайте представим, что сейчас это интервью читает, например, такая же девятиклассница Даша, которая так же, как и героиня повести, радуется урокам литературы, наблюдает за всем происходящим вокруг через призму прозы или поэзии, и, очень возможно, мечтает написать свою книгу. Как не предать себя и не испугаться тех самых непонятных взрослых, заявляющих, что «писатель – не профессия»?
– Самому стать для себя взрослым – понимающим и поддерживающим. Есть такая психологическая практика – если плохо и одиноко, обхватить себя руками, обнять. Звучит грустно, но лучше такая поддержка, чем вообще никакой. А точнее, самоподдержка, опора на себя – это и есть самое важное. Представьте, что ваш творческий замысел – пока что-то маленькое, уязвимое. Птенец или росток, тонкий стебель. А может, слабый, еще только разгорающийся огонек. Его легко загасить – и сапогом, и просто неосторожным вздохом. Поэтому в начале пути не ждите от себя слишком многого, дайте вашим словам и идеям окрепнуть. Оберегайте их от чужих резких оценок. И по возможности верьте в них, верьте в себя.
С разрешения издательства публикуем фрагмент из новой книги Татьяны Март «Поэтка».
Розовые страницы. Отрывок из книги «Поэтка» Татьяны Март
Лежа на чужом жестком диване, под заоконный фолк-рок сентябрьского дождя Дашка доедала «Сникерс». Слезы текли не переставая уже давно — поневоле приходилось глотать их тоже, и соленая сникерсовая карамель казалась отвратительно пересоленной.
Почему-то вспоминалась вонючая серая рыба, которую часто подавали в школьной столовой — рядом с озером пюре, на щербатой тарелке.
В столовой Дашка честно пыталась обедать — быть включенной в систему, как повторял ей папа. А мама говорила проще: не отрываться от коллектива. Но ни пюре с островами-комочками, ни макаронные червяки, ни разваренные сардельки, которые повариха раскладывала по тарелкам рукой, такими же по-сарделичьи толстыми пальцами, — не шли ни в какое сравнение с обедом, взятым из дома. С маминым обедом. Ласково завернутые в прозрачную пленку, принаряженные ажурной салфеткой — бутерброды с сыром, тыквенные кексы, ровные квадратики тающей во рту запеканки… И на десерт в маленький круглый контейнер мама резала разноцветный фруктовый салат.
«Мама… Ты же раньше любила меня…» Дашка проглотила последний шоколадно-соленый кусочек, положила опустевшую обертку на пол возле дивана — утром не забыть убрать за собой. Спрятала руку под тонкое одеяло, которым была укрыта. Холодно. «Мама… Зачем ты сегодня со мной так, за что?!»
И не в еде ведь дело. «Не хлебом единым жив человек», — откуда-то вспомнилось Дашке. Не хлебом, и не омлетом, и не маминой фирменной рыбой по-гречески, с бусинами сине-черных маслин. Но папа говорил, что домашние дела — это служение, а приготовление пищи — язык любви. А мама кивала полушутя, и светлые кудряшки у маминого лица кивали с ней вместе. «Мариша, там в кастрюльке пирожки треугольные — это с чем?» Мама смеялась: «С любовью!» — и начинала папу тормошить-щекотать. Иногда и Дашка, завидев такое прекрасное безобразие, кидалась к ним, и они смеялись втроем, дурачились, обнимались. И потом шли на кухню пить красный чай, любимый в семье, со смешным вороньим названием «каркаде», рубиновым цветом и кисловатым вкусом.
Дашка гордилась их кухонными посиделками, поездками в Эрмитаж, походами на природу — всем тем, что они делали вместе. Она знала: у них идеальная семья.
Треугольные пирожки незыблемо были с яблоками.
«Семейный» чай пили из больших глиняных кружек — в них он долго не остывал, и за чаем болтали обо всём на свете. У мамы с папой кружки коричневые, а у Дашки желтая. На одной стороне нарисован ежик, в лапах у него гриб с красной шляпкой. На другой — надпись:
Ежик по лесу идет,
Ежик мухомор несет.
Если дождик вдруг пойдет,
Мухомор за зонт сойдет.
Кружку мама с папой давным-давно подарили Дашке на день рождения. Тогда ей исполнилось пять, и месяц назад она сочинила свои первые строчки — вот эти, мухоморно-ежиные, а родители заказали кружку с рисунком и текстом.
С тех пор стихи Дашка стала писать получше, но по-прежнему пила каркаде из любимой кружки.
А однажды — тоже давно, сто лет назад, в пятом классе — Дашка налила красный чай, остывший, в бутылочку, взяла с собой в школу. Но крышку закрутила неплотно, и чай пролился в рюкзак. Особенно досталось книжке по теории русского языка: пропитавшись качественно заваренным каркаде, первые страницы нежно порозовели. По этому пособию занимались с пятого по девятый класс: в мае сдавали его школьной библиотекарше, в сентябре получали обратно. Было удобно, что все правила — в одной книжке, всё под рукой. Дашка очень переживала: испортила ценный учебник! Но с розовыми страницами стало красивее. В библиотеке его приняли без проблем — ничего не заметили, и на следующий год Дашка присматривалась, не попалась ли кому из одноклассников эта «Теория», но с тех пор ее так и не видела.
Дождь не унимался, в комнате стало совсем зябко. От чужого белья, постеленного на диване, веяло дополнительным холодком стирального порошка. Холодно.
Дашка опять заплакала. Вспомнила, как они с мамой в тот день спасали учебник. Дашка открывала розовый разворот, а мама просушивала страницы феном. Заскучав, нацеливалась феном на Дашку — жаркая воздушная струя щекотала щеку, ерошила волосы, и обе они хохотали взахлеб.
Вечером пришел папа, одобрил розовые страницы. Сказал про них какое-то умное слово, что-то типа «феноменологично». И потом они вместе ужинали. Пили чай с мамиными рогаликами.
А теперь выпечкой пахнет разве что от соседей. Месяц назад папа ушел. Сказал: «Поживу один». Сказал: «Я устал». И ничего толком нельзя было понять. Иногда он звонил Дашке, спрашивал, как дела. Пару раз они погуляли в парке — побродили под дождем по раскисшим дорожкам, папа оставил Дашке карманных денег. Разговоров не получалось.
Мама перестала готовить совсем. Приходила с работы — садилась у телевизора. И смеяться перестала, и светлые кудряшки свои укладывать — собирала волосы в депрессивный хвост. Дашка не знала, что с мамой делать. Подходила, обнимала. Так и сидели.
А вчера Дашка попросила на ужин рыбу. Запеченную с маслинами. И зачем-то добавила неуверенно:
— Мам, ты… это… как-то уже в руки себя возьми…
И сама испугалась маминого взгляда в ответ — ледяного, незнакомого. «Ты что, мам, это я!» — захотелось крикнуть Дашке. А мама выпалила, как выплюнула, ей в лицо:
— Не нравится со мной — к отцу проваливай!
И добавила тише:
— Только не больно ты ему нужна…
Дашку будто ударили, в голове загорелось одно слово: больно! Больно очень даже. А мама повторила:
— Слышишь меня? Я тебе русским языком говорю: не нравится — проваливай.
Дашка вылетела из комнаты, из квартиры — скорей, скорей!.. Хотя куда — не к отцу же, в самом деле?.. Не больно — мама, мамочка, больно! — ему это надо. Через три ступеньки вниз… вниз… отсюда подальше… Больно… «Куда на ночь глядя-то?!» — и Дашка уткнулась в плащ тети Любы из второго подъезда, которая как раз возвращалась с работы домой.
— Даша, не спишь? — Тонкая полоска света упала на пол, в приоткрывшуюся дверь заглянула тетя Люба.
Дашка размазала по щекам разъедающие слезные ручейки, мазнула рукой по губам — не в шоколаде ли? Слабо улыбнулась — не сплю, мол, всё ок. Тетя Люба не торопясь подошла, оставила дверь открытой — коврик света стал шире. Дашка увидела, что на ней халат в крупную клетку, на голове железные бигуди — Дашкина бабушка носит такие.
— Даш, я у мамы была. Предупредила, что ты у меня заночуешь.
Вот так новости. И когда это она успела?
— Спасибо, — еле слышно пролепетала Дашка. В горле запершило то ли от шоколада, то ли от слез. — Извините, неудобно вышло, вам хлопоты…
— Да какие хлопоты, что ты! — Тетя Люба всплеснула широкими рукавами — в полутьме точь-в-точь волшебная толстая птица. Добавила озабоченно: — Тебе заснуть бы. Валерьяночки дать?
— Да нет, я ничего… Спасибо… — Дашка опять изобразила улыбку.
Хозяйка проворно оглядела комнату — всё ли в порядке, удобно ли Дашке. Заметила щель между шторами — взмахнула рукой, задернула их плотнее. Пробормотала себе под нос:
— Теплое одеяло дам.
Полоску света закрыла большая тень: хозяйка вышла, пошебуршила чем-то в соседней комнате. Вернулась, неся под мышкой скрученное руликом ватное одеяло. Развернула его, укутала Дашку, а легкое летнее забрала.
— Начало сентября — и холодина такая…
Холодина такая, огромная, серая, приходила к Дашке во сне. Надвигалась, давила, распадалась на дымные тени, и они корчились под дождевой перестук. Прилетала птица с металлическим хохолком, прогоняла Холодину, голосом тети Любы пела: «Спи-и… Спи-и…»
Дашка и проспала — полдня, до обеда. Повезло — выходной, в школу не надо. Дождь не кончился, и тетя Люба совала ей в руки зонт, но Дашка не стала брать — домой идти две секунды. Домой? А где у нее дом? Как она после этого станет жить с мамой? Как она вообще станет — жить? Переберется к деду и бабушке? У них крохотная квартирка, налаженный быт. Она поневоле начнет мешать. Или правда уйти к отцу? Но если он хочет быть — ужасная мысль! — не с ней и не с мамой, а с другой женщиной?! Куда идти? Кому она, Дашка, больно нужна? Больно…
В коридоре у стены стояли папины ботинки. Дашка встрепенулась, ожила, мигом поверила: всё будет как раньше! Р-раз — швырнула в угол мокрую куртку, два — сбросила кроссовки, три — бегом в комнату к родителям, скорее, скорее! На пороге споткнулась обо что-то, чуть не свалилась. Посмотрела под ноги — и увидела папину дорожную сумку. В ней валялись вперемешку рубашки, книжки, какие-то диски… Папа стоял возле раскрытого шкафа, в руках — пара свитеров. Заметил Дашку, шагнул к ней, неуклюже переступив через сумку. Чмокнул во влажную от дождя (от дождя?) щеку:
— Привет…
Он по-прежнему держал оба свитера и бестолково, на весу, пытался сложить — пополам и вчетверо. Получалось криво, и папа в итоге бросил их в сумку так, шерстяным комком. Развел руками, оправдываясь:
— Вещи вот собираю.
И стало понятно, что теперь — точно всё. Эпилог. Финиш. Баста. Без вариантов. Раньше была надежда: передумает и вернется. Через неделю, через месяц или полгода… Он и вернулся. Забрать вещи. Всё.
Дашка на деревянных ногах вышла в кухню. На диванчике там сидела мама — бледная, с очень прямой спиной, руки на коленях сцепила в замок. Дашка села рядом, такая же немая и неподвижная.
Очнулась, когда в кухню вошел папа. Из горы посуды на сушилке вытянул Дашкину кружку с ежиком.
— Зачем она тебе? — глухо спросила мама.
— Ну как же… — Папа растерянно улыбнулся. — Даша будет ко мне приходить, чай пить…
Мама вскочила. Мама — добрая, веселая, никогда на Дашкиной памяти не скандалившая — вскочила с дивана, ударила папу по щеке! И тут же — по руке с чашкой.
Дзынь!
Ярко-желтые осколки на полу. На одном из них, покрупнее, — мухоморная шляпка.
Мама упала ничком на диван, плечи вздрагивают. Кажется, пляшут.
А рыданий не слышно. Или просто Дашка не слышит. В мире словно выключили звук, и воспоминания остались такие — картинки. Папа. Мама. Чашка. Пляшущие плечи. Осколки.
А затем звуки резко включили: щелкнул дверной замок, и на лестничной площадке тронулся лифт. Мама, по-старушечьи шаркая ногами, подошла к окну, распахнула его. Окно выходило во двор — сквозь начинавшую облетать листву хорошо было видно папу, который шагал к машине. Полупустая дорожная сумка болталась на папином плече. Машина пиликнула, признав хозяина.
— Закрой окно, — внезапно сказала Дашка.
Мама подняла на нее покрасневшие глаза, удивленно переспросила:
— Что?
— Ничего. Дует. — Дашка сама закрыла окно. — Нам задали много, пойду заниматься.
На полу валялся неразобранный пакет с новыми учебниками. Дашка вытряхнула все на стол: совсем тонкий учебник — по алгебре, солидный и пухлый — по литературе, комплект — по русскому: развитие речи, практика, тео…
Теория, да. Та самая, с розовыми страницами.
Дашка потянулась к книге, взяла ее в руки. Погладила, будто это был котенок или щенок. Наугад открыла один из розовых разворотов — достался параграф о чередовании -е-/-и- в корнях. Правило было с двумя картинками: на левой — крупными буквами «соберу» и девочка с пустым лукошком идет за грибами. На правой — «собираю», девочка сидит на грибной поляне, лукошко наполовину полное. Если после корня -а- — в корне пишем -и- (собираю). Если после корня другая буква — пишем -е- (соберу).
Дашка полистала учебник — пробежала пальцами по страницам, будто сыграла пьесу на клавишах рояля. «Чайных», розовых страниц набралось негусто. Окрасились первые десять, а после них шли обычные, белые.
У Дашкиного локтя возник поднос: чашка чая, тарелка с каким-то мелким печеньем. Мама? Мама… Постояла рядом, хотела что-то сказать, но только вздохнула. Положила руки Дашке на плечи, уткнулась лицом ей в волосы и выдохнула: «Прости».
Мамины руки были родные, теплые, со знакомым ароматом духов. Чашка была незнакомая, темно-зеленая, и слегка раздражала. На рубиновой поверхности каркаде плавала красивая звездочка аниса. «Удивительно, но „чайник долго остывает“ и „чайник долго не остывает“ — это одно и то же», — ни к селу ни к городу вспомнила Дашка шутку из интернета.
Изображения для иллюстрации материала предоставлены Татьяной Март.