Оля, 18 лет:
Это случилось довольно давно – 11 лет назад. Тот злосчастный день выдался очень холодным. А нас долго не было дома – мы гостили у бабушки. Но вот мы вернулись. Приехали мама, я и двое моих братьев. Без папы – он тогда был в командировке. Потом он очень сожалел о том, что оставил нас. Но это ведь бесполезно – сожалеть, когда изменить ничего уже нельзя.
Чтобы стало тепло, мы растопили обычную деревенскую печку с высоким кирпичным дымоотводом. Мы в общем-то всегда ее разжигали. И многие наши соседи поступали точно так же. Это ведь наиболее простой способ прогреть деревенский дом. И ни у кого никогда ничего плохого из-за этого не происходило.
Раньше никогда не происходило, а тут... Случился взрыв.
Вообще, наверное, такие вещи надо постоянно проверять на предмет безопасности. Есть же специальные люди, которые в этом разбираются. Но поскольку у знакомых ни разу ничего не рушилось, никто о мерах предосторожности и не думал.
Но опять же – бесполезно теперь рассуждать об этом, как бесполезно и о чем-то сожалеть.
Взрыв был не самым масштабным. Дом не сгорел, нет. Пожара как такового не было. Из серьезных повреждений – разве что окна в комнате потрескались и все остальное стеклянное, хрупкое в радиусе 15 метров пострадало. Вот и все потери.
А мне досталось по полной программе. В комнате с печкой я была одна. И меня завалило горячими кирпичами.
Я сразу же потеряла сознание. Дальнейшее я помню очень смутно.
Помню, как через какое-то время я прихожу в себя ненадолго. А вокруг меня суетятся какие-то люди – я понимаю, что это медсестры. Я не чувствую боли – наверное, из-за шока. Я никуда не смотрю, потому что у меня глаза закрылись и физически не открываются. По словам очевидцев, я даже не плачу – потому что просто не могу.
Меня сразу же отвезли в больницу. Недели 2 я пролежала в реанимации, а потом еще несколько месяцев провела в обычной палате. Что именно со мной делали, я не помню, – все-таки слишком маленькой еще была.
Когда врачи решили, что дальше с моими болячками от ожогов на теле и на лице уже смогут справляться родители, меня выписали.
И ведь, вероятно, все обошлось бы – все бы зажило, если бы не еще один случай.
Дело в том, что родителей в тот день не было – они ушли по каким-то своим делам. А я была не самым послушным ребенком. Врачи запретили мне выходить из дому, потому что все болячки были еще свежими – в таком состоянии их нельзя никоим образом травмировать. Какое-то время я терпела и сидела в 4 стенах. Но в свой день рождения ослушалась. За мной пришли подруги, и я убежала гулять. Чтобы не замерзнуть, я намотала на шею шерстяной шарф.
Когда вернулась, я попыталась раздеться. Но эта задача оказалась не такой простой. Шарф намертво прилип к моим болячкам. Если зимой облизать санки или другие железки, к ним приклеится язык. Примерно это же произошло и с моими лицом-шеей и с шарфом.
Может, отчасти это была и родительская ошибка: не стоило ничего отдирать. Наверное, помогла бы теплая вода – она бы просто все отмочила. Но мы не стали осторожничать. Мы просто оторвали от меня пришкварившуюся одежду вместе с корками, кожей и кровью. Хотя бы после этого необходимо было срочно снова обратиться в больницу за помощью. Помазали бы меня чем-нибудь – и, вероятно, все бы прошло. Но и к врачам мы не пошли.
Так на моем лице и шее остались очень заметные рубцы и шрамы.
Через некоторое время в нашей семье случилось еще одно несчастье, которое вообще не оставило во мне места для переживания из-за внешности. Когда мне было 10 лет, умер папа. Я даже толком не знаю настоящую причину случившегося. Насколько я понимаю, отец чем-то болел. В подробности меня не посвящали: считали, что я слишком маленькая.
После наша жизнь очень изменилась. С отцом мы жили, особо ни в чем себе не отказывая. При этом мама никогда не работала. Она была нормальной дееспособной женщиной – просто ленилась чем-то заниматься. Но если при папе мама хотя бы была хорошей, то после его смерти она слетела с катушек – серьезно запила.
Наши соседи настучали на нее: мол, вот, пьет, гуляет, дети одни сидят, денег не хватает. Соцработники предупреждали мать о том, что все плохо кончится. Но она не понимала, что у нее на самом деле могут навсегда забрать детей.
Так мы с братьями попали в интернат.
В общем-то в интернате мы не были совсем уж одни. Во-первых, нас же с братьями трое – мы друг друга постоянно поддерживали и сейчас поддерживаем. А еще бабушка забирала нас на выходные или на каникулы. Этим летом бабули не стало. ((
Мама к нам в интернат не пришла ни разу. Наверное, ей было стыдно.
Некоторое время назад мама умерла. И мы остались совсем без родителей.
В интернате я довольно быстро со всеми перезнакомилась. Поначалу я боялась, что меня будут как-то плохо принимать, потому что я внешне от всех отличаюсь. Но, на мое удивление, надо мной и над моим покалеченным лицом никто ни разу не посмеялся! Ребята не обратили на мои рубцы никакого внимания. Они просто сразу приняли меня в свою компанию. Наверное, это и заложило во мне какой-то фундамент уверенности в себе. Еще в детстве я поняла, что могу не бояться новых компаний, несмотря ни на что. Именно благодаря этому я не стала замкнутой и закомплексованной мышкой.
Конечно, нельзя сказать что я сама вообще не переживала из-за своей внешности. Когда я первый раз действительно сильно напряглась, мне было лет 13. Я тогда приехала в Москву на Кремлевскую елку. Там было очень много детей. И незнакомые мальчики и девочки стали косо на меня поглядывать. В какой-то момент мне прям очень захотелось подойти к тем, кто открыто пялился, и спросить: «Какие-то вопросы? Может, рассказать что-нибудь?» Меня вообще бесит, когда вот так тупо смотрят. Выводит из себя. Не раздражают те, кто таки что-то спрашивает. Им я все рассказываю. И при этом надеюсь на то, что меня не будут жалеть. Ненавижу, когда меня жалеют. Прямо фу – это отвратительно.
Лет в 15 я начала комплексовать уже по-серьезному. Были моменты, когда мне ничего не хотелось из-за того, что я стеснялась себя. Подруги часто звали меня куда-то, но я отказывалась от их приглашений, не объясняя причин. На самом же деле я понимала: мне проще никуда не ходить, чем постоянно терзать себя мыслями о том, что вот сейчас с кем-то познакомлюсь и меня станут разглядывать.
Но где-то спустя полгода все эти заморочки как рукой сняло – и я стала вместе со всеми ходить на дискотеки. Я просто поняла в один момент, что все смогу скоро исправить. Да, мечта избавиться от недостатков была всегда. Да, мне очень хотелось стать красивой безо всяких «но». И чтобы не думать об этом постоянно, я зазомбировала себя тем, что это стоит огромных денег. И что взять мне эти деньги пока вообще неоткуда. Я успокаивала себя: когда-нибудь я же выйду из интерната, устроюсь на работу, накоплю денег – и решу все проблемы. И это подействовало. Именно какая-то перспектива хорошего будущего вернула мне пошатнувшуюся уверенность в себе.
А еще, конечно, перестать слишком сильно заморачиваться мне помогли близкие – друзья, количество которых, несмотря ни на что, с возрастом у меня только увеличивалось. И, само собой, мне помог мой мальчик, с которым мы тогда начали встречаться. Ему было плевать на мои рубцы – он сумел разглядеть во мне много другого прекрасного. С этим парнем мы до сих пор вместе. Он у меня отличный: красавец и мастер спорта. Сейчас он, как и я, заканчивает школу и планирует в будущем профессионально заниматься футболом.
Но однажды случилось событие, которое перевернуло с ног на голову мои планы на будущее. Вот как это получилось.
У РДКБ, Российской детской клинической больницы, есть своя программа – она называется «Ты не один». В ее рамках группа врачей (урологи, гинекологи, психологи, онкологи и прочие, прочие) колесит по регионам и смотрит, в каких специалистах есть необходимость. Это такая выездная диспансеризация.
Однажды делегация прибыла к нам в Орел и отправилась осматривать детей из детских домов и интернатов.
Андрей Вячеславович Лопатин, челюстно-лицевой хирург, был среди приехавших врачей. Он увидел меня и... Решил мне помочь.
Тогда мне было 16 лет. И правда совершенно невозможно описать, как я обрадовалась, когда поняла, что моя мечта сбудется очень скоро – что мне совершенно бесплатно сделают несколько пластических операций!!
Тогда же я узнала, что, если бы коррекцию начали делать хотя бы в 10 лет, то сейчас не осталось бы ничего – никаких следов. Но прошло много, очень много времени. Поэтому процесс лечения оказался довольно непростым.
Впервые я приехала в РДКБ в ноябре 2009 года – сразу на 4 месяца.
Сначала мне поставили экспандеры. Экспандеры – это такие силиконовые вставки, которые вшивают под кожу. Их постепенно накачивают жидкостью, чтобы они увеличивались. И кожа – она же эластичная – растягивается. С каждым днем здоровые участки становятся все больше и больше. И потом уже из этого резерва делают новые покровы. Вырезают хорошие куски и пришивают туда, где есть раны или рубцы. Точно так же, как к попортившимся джинсам прилаживают заплатки.
Экспандеры – это нестерпимо болезненно и мучительно. Первые 10 дней из-за них я могла только сидеть: лежать врачи запретили. И тогда я почти не спала, потому что все еще и жутко ныло. Было больно двигаться, больно говорить, даже дышать было не очень легко. Мне помогали молодые мамы. Они стирали мою одежду, мыли голову – в общем, все за меня делали.
Экспандеры сняли только 12 января. Из-за этого свой прошлый Новый год я отметила в больнице. Меня позвала в гости подруга-медсестра, но врачи не отпустили: побоялись, что экспандер может лопнуть. Я видела однажды, как он лопается, – это ужасно. Маленький мальчик с экспандерами при мне ударился об лавку – и все разорвалось и вытекло... Я, конечно, носиться не планировала, но врачи на мои уговоры не повелись. В итоге я осталась в компании двух человек: нянечки, которая ухаживала за детдомовским ребенком, и мамы с грудничком. Меня загрузили не самыми приятными разговорами. И еще эти длиннющие пустые больничные коридоры... Было очень невесело.
После экспандеров мне сделали пластику – пересадили кожу. Рубцы, правда, остались – причем серьезные. Теперь нужно убирать и их.
Сейчас мне делают механические шлифовки. Это такой процесс, в котором тебе будто срезают верхнюю грубую кожу, и из-под нее появляется новая – более мягкая и светлая.
Еще недавно мне делали фототермолиз. Это сложная процедура, смысл которой я даже не могу объяснить в двух словах. Из-за нее кожа покрылась темными синяками. Сейчас все очень неровное, но через месяц подбородок и шея станут гладкими и белыми. Этот процесс по смыслу– как закрашивание. Или даже как высветление.
Во всех операциях для меня самое страшное – это обязательный общий наркоз. Я очень тяжело из него выхожу. Сначала я минут 10 ловлю «ха-ха». А потом плачу. После могу снова посмеяться и еще пореветь.
Но не это – наиболее неприятное. Я с детства боюсь даже кровь из пальца сдавать. А наркоз... Нужно прямо брать камеру и снимать тот момент, когда мне приходится надевать маску. Перед первой операцией я видела, как маленького ребенка усыпили за минуту. Меня же настраивали полчаса: «Оля, вдохни наркоз, давай же...» А я не могла себя заставить. Я боюсь дышать этой проклятой маской. Причем тогда, когда меня везли в операционный блок, я была спокойна. Но когда дело дошло до маски, я просто закрыла рот руками. Правда, как только врачам надоело меня уговаривать и они сказали: «Давай ты поедешь домой?», я сразу расслабилась. Неожиданно для себя самой я сделала глубокий вдох, в ушах зашумело, в голове все поплыло – и я уснула.
Уже потом я призналась себе: это не моему врачу Владимиру Александровичу Батюнину нужно отчет написать – эти операции необходимы мне в первую очередь. Этой мыслью я теперь пытаюсь давить в себе свои страхи.
В больнице мне никогда не было скучно. Практически сразу медсестры стали моими подругами. А когда лежала первый раз, я познакомилась с двумя ровесниками – Максимами. Именно они поддерживали меня перед первой операцией. Просто я когда только приехала, нагляделась страстей: меня положили в одну палату с девочкой, которой уже все сделали. Ей было очень плохо. Ее постоянно тошнило. Некоторые вообще наглатываются крови, а потом их ею рвет. Еще ей все время ставили страшные капельницы... Но Максимы убедили меня в том, что не нужно из-за вот этих послеоперационных картин чего-то бояться. Это просто период, который придется пережить.
Максимы тоже были не самыми обычными ребятами – собственно, как и все мы, пациенты ЧЛХ РДКБ. И у нас сложилась суперкомпания, да-да. )) Мы отлично ладили. Кстати, не сказать, что эти мальчики внешне – некрасивые. Обычные симпатичные парни, просто с небольшими изъянами. Одного из них сбила машина, а второй с рождения был «особенным». При этом у них у обоих не было комплексов из-за внешности. И это самое-самое важное. Из-за того, что они себя вполне уверенно чувствовали, у них и девушки были.
Вообще в больнице я насмотрелась всякого. У кого-то, например, челюсть скошена и вообще нет уха. Это врожденный дефект. Патология. Еще я лежала с детьми с заячьей губой и с волчьей пастью (кстати, врачи уже давно не употребляют эти пугающие термины). Это проблемы с небом – когда оно срастается с носом. Генетика плохая или результат проблемной беременности.
Но ведь все это можно исправить. А с чем-то можно и счастливо жить. Конечно, даже я знаю тех, кто утверждает: «Фу, он не такой, как все. Он стремный. Не буду с ним общаться». Но я считаю, что от людей, которые выбирают друзей по внешности, нужно бежать. А их самих надо жалеть. Они ведь не понимают, что и с ними может случиться несчастье – и вот тогда они на своей шкуре ощутят, каково это – быть «особенным»...
Сейчас мне в общей сложности сделали уже 7 операций. Осталось сильно меньше. Правда, это число еще некоторым образом зависит от того, как я буду себя вести. Из-за пластики у меня есть ряд ограничений. Мне, например, вообще нельзя загорать. Обязательно необходимо прятать лицо и шею, чтобы на них солнечные лучи не попадали. И еще нельзя переохлаждаться: из-за мороза все сразу воспаляется. Раньше мне запрещали заниматься спортом, а я играю в баскетбол и волейбол... Но скоро все это закончится.
Сейчас мне вообще некогда циклиться на внешности – я готовлюсь к поступлению (пойду учить право или туризм – еще не выбрала), ищу выпускное платье (короткое синее или фиолетовое). Я живу, руководствуясь своим личным девизом: да, у меня не совсем красивая шея, зато какие красивые глаза! И я бы хотела, чтобы все, с кем что-то не так, придумали себе похожий лозунг. Это помогает быть счастливым, несмотря ни на что.
ФАКТЫ
Очевидно, что эмоциональное и интеллектуальное развитие ребенка во многом зависит от среды, в которой он воспитывается. Оля – огромная молодец: несмотря на все несчастья, она смогла найти в своей среде позитивные моменты и стала невероятно сильным человеком. Окружающие видят в ней в первую очередь не шрамы, а ум, способности, уверенность в себе. Такая закалка поможет Оле в будущем справляться с любыми проблемами. И счастье, если все подобные истории будут хотя бы сколько-нибудь похожи на Олину.
февраль 2011
Это случилось довольно давно – 11 лет назад. Тот злосчастный день выдался очень холодным. А нас долго не было дома – мы гостили у бабушки. Но вот мы вернулись. Приехали мама, я и двое моих братьев. Без папы – он тогда был в командировке. Потом он очень сожалел о том, что оставил нас. Но это ведь бесполезно – сожалеть, когда изменить ничего уже нельзя.
Чтобы стало тепло, мы растопили обычную деревенскую печку с высоким кирпичным дымоотводом. Мы в общем-то всегда ее разжигали. И многие наши соседи поступали точно так же. Это ведь наиболее простой способ прогреть деревенский дом. И ни у кого никогда ничего плохого из-за этого не происходило.
Раньше никогда не происходило, а тут... Случился взрыв.
Вообще, наверное, такие вещи надо постоянно проверять на предмет безопасности. Есть же специальные люди, которые в этом разбираются. Но поскольку у знакомых ни разу ничего не рушилось, никто о мерах предосторожности и не думал.
Но опять же – бесполезно теперь рассуждать об этом, как бесполезно и о чем-то сожалеть.
Взрыв был не самым масштабным. Дом не сгорел, нет. Пожара как такового не было. Из серьезных повреждений – разве что окна в комнате потрескались и все остальное стеклянное, хрупкое в радиусе 15 метров пострадало. Вот и все потери.
А мне досталось по полной программе. В комнате с печкой я была одна. И меня завалило горячими кирпичами.
Я сразу же потеряла сознание. Дальнейшее я помню очень смутно.
Помню, как через какое-то время я прихожу в себя ненадолго. А вокруг меня суетятся какие-то люди – я понимаю, что это медсестры. Я не чувствую боли – наверное, из-за шока. Я никуда не смотрю, потому что у меня глаза закрылись и физически не открываются. По словам очевидцев, я даже не плачу – потому что просто не могу.
Меня сразу же отвезли в больницу. Недели 2 я пролежала в реанимации, а потом еще несколько месяцев провела в обычной палате. Что именно со мной делали, я не помню, – все-таки слишком маленькой еще была.
Когда врачи решили, что дальше с моими болячками от ожогов на теле и на лице уже смогут справляться родители, меня выписали.
И ведь, вероятно, все обошлось бы – все бы зажило, если бы не еще один случай.
Дело в том, что родителей в тот день не было – они ушли по каким-то своим делам. А я была не самым послушным ребенком. Врачи запретили мне выходить из дому, потому что все болячки были еще свежими – в таком состоянии их нельзя никоим образом травмировать. Какое-то время я терпела и сидела в 4 стенах. Но в свой день рождения ослушалась. За мной пришли подруги, и я убежала гулять. Чтобы не замерзнуть, я намотала на шею шерстяной шарф.
Когда вернулась, я попыталась раздеться. Но эта задача оказалась не такой простой. Шарф намертво прилип к моим болячкам. Если зимой облизать санки или другие железки, к ним приклеится язык. Примерно это же произошло и с моими лицом-шеей и с шарфом.
Может, отчасти это была и родительская ошибка: не стоило ничего отдирать. Наверное, помогла бы теплая вода – она бы просто все отмочила. Но мы не стали осторожничать. Мы просто оторвали от меня пришкварившуюся одежду вместе с корками, кожей и кровью. Хотя бы после этого необходимо было срочно снова обратиться в больницу за помощью. Помазали бы меня чем-нибудь – и, вероятно, все бы прошло. Но и к врачам мы не пошли.
Так на моем лице и шее остались очень заметные рубцы и шрамы.
Через некоторое время в нашей семье случилось еще одно несчастье, которое вообще не оставило во мне места для переживания из-за внешности. Когда мне было 10 лет, умер папа. Я даже толком не знаю настоящую причину случившегося. Насколько я понимаю, отец чем-то болел. В подробности меня не посвящали: считали, что я слишком маленькая.
После наша жизнь очень изменилась. С отцом мы жили, особо ни в чем себе не отказывая. При этом мама никогда не работала. Она была нормальной дееспособной женщиной – просто ленилась чем-то заниматься. Но если при папе мама хотя бы была хорошей, то после его смерти она слетела с катушек – серьезно запила.
Наши соседи настучали на нее: мол, вот, пьет, гуляет, дети одни сидят, денег не хватает. Соцработники предупреждали мать о том, что все плохо кончится. Но она не понимала, что у нее на самом деле могут навсегда забрать детей.
Так мы с братьями попали в интернат.
В общем-то в интернате мы не были совсем уж одни. Во-первых, нас же с братьями трое – мы друг друга постоянно поддерживали и сейчас поддерживаем. А еще бабушка забирала нас на выходные или на каникулы. Этим летом бабули не стало. ((
Мама к нам в интернат не пришла ни разу. Наверное, ей было стыдно.
Некоторое время назад мама умерла. И мы остались совсем без родителей.
В интернате я довольно быстро со всеми перезнакомилась. Поначалу я боялась, что меня будут как-то плохо принимать, потому что я внешне от всех отличаюсь. Но, на мое удивление, надо мной и над моим покалеченным лицом никто ни разу не посмеялся! Ребята не обратили на мои рубцы никакого внимания. Они просто сразу приняли меня в свою компанию. Наверное, это и заложило во мне какой-то фундамент уверенности в себе. Еще в детстве я поняла, что могу не бояться новых компаний, несмотря ни на что. Именно благодаря этому я не стала замкнутой и закомплексованной мышкой.
Конечно, нельзя сказать что я сама вообще не переживала из-за своей внешности. Когда я первый раз действительно сильно напряглась, мне было лет 13. Я тогда приехала в Москву на Кремлевскую елку. Там было очень много детей. И незнакомые мальчики и девочки стали косо на меня поглядывать. В какой-то момент мне прям очень захотелось подойти к тем, кто открыто пялился, и спросить: «Какие-то вопросы? Может, рассказать что-нибудь?» Меня вообще бесит, когда вот так тупо смотрят. Выводит из себя. Не раздражают те, кто таки что-то спрашивает. Им я все рассказываю. И при этом надеюсь на то, что меня не будут жалеть. Ненавижу, когда меня жалеют. Прямо фу – это отвратительно.
Лет в 15 я начала комплексовать уже по-серьезному. Были моменты, когда мне ничего не хотелось из-за того, что я стеснялась себя. Подруги часто звали меня куда-то, но я отказывалась от их приглашений, не объясняя причин. На самом же деле я понимала: мне проще никуда не ходить, чем постоянно терзать себя мыслями о том, что вот сейчас с кем-то познакомлюсь и меня станут разглядывать.
Но где-то спустя полгода все эти заморочки как рукой сняло – и я стала вместе со всеми ходить на дискотеки. Я просто поняла в один момент, что все смогу скоро исправить. Да, мечта избавиться от недостатков была всегда. Да, мне очень хотелось стать красивой безо всяких «но». И чтобы не думать об этом постоянно, я зазомбировала себя тем, что это стоит огромных денег. И что взять мне эти деньги пока вообще неоткуда. Я успокаивала себя: когда-нибудь я же выйду из интерната, устроюсь на работу, накоплю денег – и решу все проблемы. И это подействовало. Именно какая-то перспектива хорошего будущего вернула мне пошатнувшуюся уверенность в себе.
А еще, конечно, перестать слишком сильно заморачиваться мне помогли близкие – друзья, количество которых, несмотря ни на что, с возрастом у меня только увеличивалось. И, само собой, мне помог мой мальчик, с которым мы тогда начали встречаться. Ему было плевать на мои рубцы – он сумел разглядеть во мне много другого прекрасного. С этим парнем мы до сих пор вместе. Он у меня отличный: красавец и мастер спорта. Сейчас он, как и я, заканчивает школу и планирует в будущем профессионально заниматься футболом.
Но однажды случилось событие, которое перевернуло с ног на голову мои планы на будущее. Вот как это получилось.
У РДКБ, Российской детской клинической больницы, есть своя программа – она называется «Ты не один». В ее рамках группа врачей (урологи, гинекологи, психологи, онкологи и прочие, прочие) колесит по регионам и смотрит, в каких специалистах есть необходимость. Это такая выездная диспансеризация.
Однажды делегация прибыла к нам в Орел и отправилась осматривать детей из детских домов и интернатов.
Андрей Вячеславович Лопатин, челюстно-лицевой хирург, был среди приехавших врачей. Он увидел меня и... Решил мне помочь.
Тогда мне было 16 лет. И правда совершенно невозможно описать, как я обрадовалась, когда поняла, что моя мечта сбудется очень скоро – что мне совершенно бесплатно сделают несколько пластических операций!!
Тогда же я узнала, что, если бы коррекцию начали делать хотя бы в 10 лет, то сейчас не осталось бы ничего – никаких следов. Но прошло много, очень много времени. Поэтому процесс лечения оказался довольно непростым.
Впервые я приехала в РДКБ в ноябре 2009 года – сразу на 4 месяца.
Сначала мне поставили экспандеры. Экспандеры – это такие силиконовые вставки, которые вшивают под кожу. Их постепенно накачивают жидкостью, чтобы они увеличивались. И кожа – она же эластичная – растягивается. С каждым днем здоровые участки становятся все больше и больше. И потом уже из этого резерва делают новые покровы. Вырезают хорошие куски и пришивают туда, где есть раны или рубцы. Точно так же, как к попортившимся джинсам прилаживают заплатки.
Экспандеры – это нестерпимо болезненно и мучительно. Первые 10 дней из-за них я могла только сидеть: лежать врачи запретили. И тогда я почти не спала, потому что все еще и жутко ныло. Было больно двигаться, больно говорить, даже дышать было не очень легко. Мне помогали молодые мамы. Они стирали мою одежду, мыли голову – в общем, все за меня делали.
Экспандеры сняли только 12 января. Из-за этого свой прошлый Новый год я отметила в больнице. Меня позвала в гости подруга-медсестра, но врачи не отпустили: побоялись, что экспандер может лопнуть. Я видела однажды, как он лопается, – это ужасно. Маленький мальчик с экспандерами при мне ударился об лавку – и все разорвалось и вытекло... Я, конечно, носиться не планировала, но врачи на мои уговоры не повелись. В итоге я осталась в компании двух человек: нянечки, которая ухаживала за детдомовским ребенком, и мамы с грудничком. Меня загрузили не самыми приятными разговорами. И еще эти длиннющие пустые больничные коридоры... Было очень невесело.
После экспандеров мне сделали пластику – пересадили кожу. Рубцы, правда, остались – причем серьезные. Теперь нужно убирать и их.
Сейчас мне делают механические шлифовки. Это такой процесс, в котором тебе будто срезают верхнюю грубую кожу, и из-под нее появляется новая – более мягкая и светлая.
Еще недавно мне делали фототермолиз. Это сложная процедура, смысл которой я даже не могу объяснить в двух словах. Из-за нее кожа покрылась темными синяками. Сейчас все очень неровное, но через месяц подбородок и шея станут гладкими и белыми. Этот процесс по смыслу– как закрашивание. Или даже как высветление.
Во всех операциях для меня самое страшное – это обязательный общий наркоз. Я очень тяжело из него выхожу. Сначала я минут 10 ловлю «ха-ха». А потом плачу. После могу снова посмеяться и еще пореветь.
Но не это – наиболее неприятное. Я с детства боюсь даже кровь из пальца сдавать. А наркоз... Нужно прямо брать камеру и снимать тот момент, когда мне приходится надевать маску. Перед первой операцией я видела, как маленького ребенка усыпили за минуту. Меня же настраивали полчаса: «Оля, вдохни наркоз, давай же...» А я не могла себя заставить. Я боюсь дышать этой проклятой маской. Причем тогда, когда меня везли в операционный блок, я была спокойна. Но когда дело дошло до маски, я просто закрыла рот руками. Правда, как только врачам надоело меня уговаривать и они сказали: «Давай ты поедешь домой?», я сразу расслабилась. Неожиданно для себя самой я сделала глубокий вдох, в ушах зашумело, в голове все поплыло – и я уснула.
Уже потом я призналась себе: это не моему врачу Владимиру Александровичу Батюнину нужно отчет написать – эти операции необходимы мне в первую очередь. Этой мыслью я теперь пытаюсь давить в себе свои страхи.
В больнице мне никогда не было скучно. Практически сразу медсестры стали моими подругами. А когда лежала первый раз, я познакомилась с двумя ровесниками – Максимами. Именно они поддерживали меня перед первой операцией. Просто я когда только приехала, нагляделась страстей: меня положили в одну палату с девочкой, которой уже все сделали. Ей было очень плохо. Ее постоянно тошнило. Некоторые вообще наглатываются крови, а потом их ею рвет. Еще ей все время ставили страшные капельницы... Но Максимы убедили меня в том, что не нужно из-за вот этих послеоперационных картин чего-то бояться. Это просто период, который придется пережить.
Максимы тоже были не самыми обычными ребятами – собственно, как и все мы, пациенты ЧЛХ РДКБ. И у нас сложилась суперкомпания, да-да. )) Мы отлично ладили. Кстати, не сказать, что эти мальчики внешне – некрасивые. Обычные симпатичные парни, просто с небольшими изъянами. Одного из них сбила машина, а второй с рождения был «особенным». При этом у них у обоих не было комплексов из-за внешности. И это самое-самое важное. Из-за того, что они себя вполне уверенно чувствовали, у них и девушки были.
Вообще в больнице я насмотрелась всякого. У кого-то, например, челюсть скошена и вообще нет уха. Это врожденный дефект. Патология. Еще я лежала с детьми с заячьей губой и с волчьей пастью (кстати, врачи уже давно не употребляют эти пугающие термины). Это проблемы с небом – когда оно срастается с носом. Генетика плохая или результат проблемной беременности.
Но ведь все это можно исправить. А с чем-то можно и счастливо жить. Конечно, даже я знаю тех, кто утверждает: «Фу, он не такой, как все. Он стремный. Не буду с ним общаться». Но я считаю, что от людей, которые выбирают друзей по внешности, нужно бежать. А их самих надо жалеть. Они ведь не понимают, что и с ними может случиться несчастье – и вот тогда они на своей шкуре ощутят, каково это – быть «особенным»...
Сейчас мне в общей сложности сделали уже 7 операций. Осталось сильно меньше. Правда, это число еще некоторым образом зависит от того, как я буду себя вести. Из-за пластики у меня есть ряд ограничений. Мне, например, вообще нельзя загорать. Обязательно необходимо прятать лицо и шею, чтобы на них солнечные лучи не попадали. И еще нельзя переохлаждаться: из-за мороза все сразу воспаляется. Раньше мне запрещали заниматься спортом, а я играю в баскетбол и волейбол... Но скоро все это закончится.
Сейчас мне вообще некогда циклиться на внешности – я готовлюсь к поступлению (пойду учить право или туризм – еще не выбрала), ищу выпускное платье (короткое синее или фиолетовое). Я живу, руководствуясь своим личным девизом: да, у меня не совсем красивая шея, зато какие красивые глаза! И я бы хотела, чтобы все, с кем что-то не так, придумали себе похожий лозунг. Это помогает быть счастливым, несмотря ни на что.
ФАКТЫ
- По статистике, новорожденные с черепно-лицевыми деформациями появляются в каждой тысячной семье – вне зависимости от состояния здоровья обоих родителей.
- Ежегодно в отделение ЧЛХ РДКБ обращается около 400 детей, которым необходима хирургическая помощь.
- В России детям с подобными проблемами помогает благотворительный фонд «Дело жизни». Он занимается социальной адаптацией и реабилитацией детей с врожденными и приобретенными дефектами внешности, способствует формированию лояльной среды в обществе для данной группы детей, материально содействует в получении своевременного лечения и психологической реабилитации. Подробнее о фонде и том, чем ты в том числе можешь помочь, а также советы о том, как вести себя с такими детьми, ищи на сайтах life-work.info или ftfp.ru.
Комментарий психолога
Когда в семье рождается «особенный» ребенок, родители расстаются с идиллическими ожиданиями. Шок, стыд, вина, даже злость: «За что?!» Депрессия, слезы… Теряется представление о себе как о полноценном родителе. Кардинально меняется привычный ход жизни. Неопределенность ситуации только усугубляет переживания. И конечно, доброжелательный социум способствует тому, что семья с такой бедой оказывается в изоляции. Чтобы не травмировать ребенка лишний раз, многие родители ограждают его от окружающих, что в корне неверно. Если ребенок регулярно получает сообщения – гласные и негласные – о своей неполноценности, рано или поздно он и сам признает себя «ненормальным». Так внешний дефект переходит вовнутрь.Очевидно, что эмоциональное и интеллектуальное развитие ребенка во многом зависит от среды, в которой он воспитывается. Оля – огромная молодец: несмотря на все несчастья, она смогла найти в своей среде позитивные моменты и стала невероятно сильным человеком. Окружающие видят в ней в первую очередь не шрамы, а ум, способности, уверенность в себе. Такая закалка поможет Оле в будущем справляться с любыми проблемами. И счастье, если все подобные истории будут хотя бы сколько-нибудь похожи на Олину.
февраль 2011