Олег, 19 лет:
Я помню свою первую любовь. Нам было по пять лет. Мы оба жили в интернате и оба не слышали ни звука. Звали ее Сашенькой. Я лепил с ней куличи в песочнице. И еще забирался на высоченную лестницу на площадке, чтобы она видела, какой я храбрый. Все это часто заканчивалось разбитым носом. У Саши была одна особенность: она редко мыла волосы. Когда приходило время купаться, Саша закатывала немые истерики. Она думала, что можно ослепнуть, если шампунь попадет в глаза. Как же тогда жить?
Наташа, 18 лет:
Моя мама – инвалид. Про папу я знаю только одно – он алкоголик. По закону, ему нельзя приближаться ко мне. В садик я не ходила. Мама считала, что мне будет сложно в среде слышащих и говорящих людей. Она учила меня нашему – глухому – языку самостоятельно. Он называется «сурдо». Сама мама немного слышала. Правда, ей приходилось пользоваться специальным аппаратом. Я ходила с мамой за покупками и внимательно наблюдала за ее поведением. Мне казалось, что ей совсем не трудно общаться – главное, чтобы продавщица не закрывала лицо рукой или волосами. На тот момент я и сама разбирала очень низкие звуки. Но мой слух ухудшался с каждым годом. В семь лет – прямо перед школой – я стала слышать одну тишину.
Олег: В шесть лет меня отдали в другой детдом – в городе Полесск. Тут все было иначе. Кормили отвратительно. Воспитатели орали много. Я, правда, не слышал ни звука, но напряженное горло, красное лицо и злая жестикуляция всегда давали понять: кто-то очень мной недоволен. Именно в этом детдоме я научился глухому мату. Сложи два пальца, поднеси к правому плечу и резко оттолкни – значит «пошел ты в...».
Наташа: Школа для глухонемых находилась в 20 км от дома. Я каталась самостоятельно туда-обратно. Пассажиры удивлялись: такая маленькая девочка – и одна с ранцем едет. При этом они не знали, что я ведь могу и остановку пропустить, если не буду внимательно смотреть по сторонам. В какой-то момент мама представила, что однажды я укачу не туда. Она решила отдать меня в детский дом после первого класса. Для безопасности. А что ей еще оставалось?
Олег: Наш детдом был смешанным: одни, как я, не слышали, другие – не слышали и не ходили, третьи немного слышали, но не могли двигать руками. Можно сказать, я был одним из наиболее полноценных детей. Просто-напросто глухой. У меня была возможность заниматься в кружках – лепить, рисовать. Наверное, творчество и спасало меня тогда. Отвлекало от грязного постельного белья и вечных судорог желудка.
Наташа: Первое время в детдоме я только и делала, что плакала. Больше всего на свете я ждала очередной конверт с маминым корявым почерком. Я быстро научилась нормально писать, чтобы присылать ответы. Но в какой-то момент мы все подружились. И началась новая жизнь. Мы стали секретничать и сплетничать ночами. Нам гасили свет, чтобы мы не видели рук и лиц (не слышали, если можно так сказать), – мы брали свечу, ставили ее посреди комнаты и садились в круг. И давай трындеть. Учеба сперва была сложной. Материал нам объясняли в основном через дактильную речь: каждый жест учителя означал букву. Этот способ общения отличался от того, которому учила мама. Меня это напрягало. На привычном мне разговорном глухонемом языке любое движение – целое слово или даже предложение. Но потом я стала даже блистать на уроках. Меня порой выгоняли за подсказки, которые я жирно писала на ладонях, протянутых «за ластиком». В шестом классе я увлеклась модными журналами, как все девочки. Мы ими обменивались. Клеили картинки на стены. Возле моей кровати висел постер с красивым мальчиком. Его отдирали, а я лепила обратно. Моду на журналы ввели старшие подруги. Особо сильно ими интересовалась почти глухая Маргоша. Мы с ней много общались, пока она не помешалась на Курте Кобейне. Все-таки она хоть что- то слышала – могла оценить музыку. Ей повезло.
Олег: Впервые нянечка ударила меня за то, что я полез куда не следовало и исцарапал себе все локти. Получил жестяной миской по затылку. Зато пацаны стали считать героем. Воспитатели постоянно грозили написать родителям о том, что я вытворяю, но я-то знал: папе с мамой нет до меня дела. Все ребята получали письма и домашнее варенье. А мне присылали деньги. Когда пришла первая сумма, я проплакал всю ночь. Почувствовал разницу между нужными словами (сынок, будь здоров!) и абсолютно пустыми бумажками. В детдоме ничего и не купишь. Няня в ту ночь услышала мое хлюпанье и снова дала подзатыльник, чтобы вернуть к реальности. Физический метод – безотказное действие.
Наташа: Слабослышащие предпочитают тяжелый рок, потому что различают только ритм. Без мелодии. Марго, моя подруга, на одной музыке не остановилась: она постоянно заводила разговоры о наркотиках и самоубийствах. Я не пугалась. Мне кажется, об этом треплются почти все подростки. Причем чем у тебя лучше жизнь, тем сильнее твоя лирика по поводу вечной депрессии. У Марго были нормальные родители: они забирали ее на каникулы. К нам привезли, потому что решили: в такой среде она лучше разовьет глухонемой язык – потом легче будет общаться. Наверное, они были правы. А вот моя мама ошиблась. В детдоме я научилась многому – самостоятельности, ответственности. Но не научилась теплу. Когда мы с мамой встречались и она обнимала меня, мне становилось не по себе. Нежности казались мне искусственными.
Олег: В седьмом классе я был уже самостоятельным парнем. Учился так себе, но меня ведь можно понять: у нас занятия куда тяжелее, чем у слышащих. На уроках учителя редко пользовались жестами. Объясняли все голосом – надеялись, что мы освоим чтение по губам. Но это дано не всем. Меня вообще беспокоила не школа, а заработки, например. Если раньше все родительские деньги я отдавал воспитателям, то, повзрослев, стал копить и вкладывать. Мое первое вложение – золотое колечко. Для Саши. Мне казалось, мы непременно должны снова встретиться.
Наташа: Глухих трогают чаще, чем слышащих. Чтобы выразить эмоции, глухие хватают за локоть, тянут за одежду, хлопают по щекам. Меня это раздражало. Когда трогали парни, даже бесило. Я не любила обнимать или держать кого-то за руку. Но мне нравилось просто гулять с мальчиками. Мой первый взрослый поцелуй случился в 12 лет. Я сразу задала наглецу такую взбучку, что он потом долго обходил меня стороной. Смешно. Кажется, мальчикам нравилось такое поведение. Иногда я дралась, иногда – подбрасывала записочки под дверь.
Олег: Я набрался решимости и заявил: поеду в Москву учиться на токаря в колледж, где берут инвалидов без экзаменов после восьмого класса. Воспитатели стали в панике разыскивать моих родителей, но от них – тишина. Только редкие конверты с деньгами. Мне уже хватало на билет и на месяц жизни. Конечно, мое решение не было ни взрослым, ни обдуманным. Мне казалось, что я справлюсь с миром слышащих без проблем. Даже смешно.
Наташа: В какой-то момент я заскучала. Захотелось перемен. Да и к тому же подфартило: я встретила спонсора. Виталик, 26 лет. Он иногда захаживал к нам – навещал своих учителей. Я сразу поняла, что он слабослышащий: за ухом был спрятан аппарат. И разъяснялся он как-то по-особенному. Виталик таскал мне цветы, мои любимые журналы и какие-то заколки. Учителя меня быстро отпустили к нему. Может, это аморально, но директриса понимала, что меня ждет после школы. Возможность пожить со взрослым человеком – хоть какая-то перспектива. Мне было 15. Виталик забрал меня в свою московскую квартиру – в дом с чистым подъездом, горшочными растениями и толстой консьержкой.
Олег: Я собрал огромный рюкзак и сбежал. В общем-то, мне позволили сделать это. Меня могли запереть в комнате (няни так часто делали с непослушными детьми), но решили дать шанс. На самом деле почти все работники детдомов не особо участвуют в нашей судьбе. Просто не могут. Уж на работу тебя, инвалида, точно никто не устроит. Наш мир ориентирован на полноценных людей. Глухонемой мир замкнут. Если ты не слышишь, то и пишешь на другом языке. Я как-то взял полистать свою школьную тетрадь времен седьмого класса. На задних страницах обнаружил мой «чат» с товарищами. Там было написано: «Спокоюшки. Ни знать что когда зачем деньгами, никто не знает. А пусть она украдет ее лучше будет, инвалид я…» Перевожу: «Соблюдайте спокойствие. Никто не знает, сколько мне прислали денег. И если кто-то догадается и захочет их отобрать, пускай берет, ему же хуже будет: на совести останется – у инвалида крал». Понятно что-то без перевода? То-то и оно.
Наташа: Виталик работал курьером – развозил все от документов до бутербродов. Я раздавала листовки возле метро «Выхино». Меня часто покрывали матом, но я ничего и не слышала – пихала очередную рекламу прямо в зубы несчастному прохожему. Платили немного больше, чем остальным. Вообще-то я всегда мечтала стать модельером. Виталик даже ходил и разузнавал для меня все в разных институтах. Сначала я радовалась: во многие места принимают инвалидов без экзаменов – потом оказывалось, что про глухих речь не идет. Конечно, надо же слушать лекции.
Олег: Когда был маленьким, я задавал себе много вопросов. Например, думал так: а вот если бы я все отлично слышал, но был бы, предположим, слепым? Тогда я, наверное, многого не понимал бы, но мог разговаривать? Или, может, я все слышал бы, но не ходил? Тогда я зависел бы от окружающих? Раз я просто глухой – значит, мне повезло больше, чем другим. Маленьким я никогда не задумывался о том, что лучше быть полноценным во всех смыслах. Но однажды пришлось. Москва мне сразу не понравилась: столько грязи, суеты. Есть хочется. Куда податься – непонятно. Я начал искать работу наобум. Зашел в закусочную. Улыбнулся. Меня неправильно поняли: всучили 2 купюры по 100 рублей. Прямо как мои родители. Я нашел использованный чек, написал: «Дайте работу!». Буфетчица посмотрела на меня удивленно: кому ты, глухой, нужен? Та же история повторилась со сторожем на автостоянке. К вечеру я оказался на рынке. Там-то я и встретил своих. Немые сразу находят друг друга в толпе. Это несложно. Работает чутье. Когда я увидел Бориса и Стаса на овощебазе, сразу все просек: у них специфичная «глухая» мимика. Мы привыкли общаться мимикой. Твоя физиономия всегда отражает все, что с тобой происходит, – хочешь ты того или нет.
Наташа: Сначала Виталик стал раздражительным. Потом однажды ударил. А затем и вовсе решил сплавить. Он отвел меня к консьержке Зине. Зина поставила условие: либо я дежурю за нее по ночам, либо убираюсь ко всем чертям. Я согласилась.
Олег: Борис со Стасом помогли мне устроиться на работу и приютили у себя. В течение дня мы таскали по рынку ящики с капустой и томатами. А по вечерам собирались у телевизора и читали новости по губам. У нас была своя особая игра – смотреть на диктора и представлять, будто он говорит что-то другое. Иногда Стас с Борисом выпивали, приводили каких-то сомнительных женщин, ругались такими жестами, которых я не могу показать, не покраснев. Они не задумывались о завтрашнем дне. А я стал заморачиваться. Почуял, что иду не туда.
Наташа: Туалет у меня был в подвале. А вот душ – только у Зины дома. За него приходилось что-то гладить или стирать. В какой-то момент мне осточертело это рабство. Чтобы меня приняли в коррекционную школу, пришлось изрядно помучиться. Я дала пару взяток в социнстанциях, кое-где поревела, обежала миллион мест. Но в итоге таки даже в общежитии поселилась. В школе мне понравилось не сразу. Я привыкла быть сама себе хозяйкой, а тут указывали, как себя вести. К тому же многие из учеников были из благополучных семей. Когда влилась в коллектив, я стала реже об этом задумываться.
Олег: Я пошел в соцслужбу Москвы. Меня сразу отправили к психологу. Оказалось, что проблем у меня куда больше, чем я думал. Потом были всякие инстанции, чиновники, документы… Я продолжил работать на складе. Мне прибавили льготы, увеличили пенсию, стало намного больше свободного времени. Я даже начал писать стихи. Моя соцработница Александра Викторовна оказалась очень чуткой, душевной женщиной. У нее всегда находилась минута и желание позвонить и попросить для меня билет куда-нибудь. Однажды она отправила меня на концерт мимической поэзии.
Наташа: Хор в школе для глухих – не шутка. Мимикой, пластикой и движениями тоже можно петь. Или играть спектакль. Или читать стихотворение. Две мои лучшие подруги – Оля и Вика – на сцене уже не первый год. У них грамоты в шкафах не умещаются.
Олег: На ней были красные рожки, как у чертенка. В какой-то момент она повернулась и посмотрела на меня. Четко, прямо в глаза. Она меня зацепила.
Наташа: Концерт был отличным. Я чувствовала подъем. Перезнакомилась с огромным количеством симпатичных мальчиков. Осознала свою привлекательность до мозга костей. И через неделю все позабыла. Учебные будни. Никаких новостей. Только слухи пошли: к нам перевели нового парня. Мол, он что-то про меня спрашивал.
Олег: Я думал о ней постоянно. Черные волосы, белая кожа, совсем крошечная. Мое второе в жизни чувство. После концерта я выяснил у знакомых, что она свободна. И что учится в коррекционной школе. Что умеет рисовать и шьет одежду. Через неделю Александра Викторовна поговорила с теми, с кем надо, – и меня перевели в ее школу.
Наташа: Как узнал мой телефон, он начал писать по триста раз на дню. Приглашал погулять. Я не отвечала. Или строчила что-то вроде «Не мешай». Даже однажды выдала: «Отвали, придурок». А он мне: «Какая ты строптивая. Мне нравится». На самом деле, конечно, я влюбилась в Олега как сумасшедшая. Только и делала, что ждала его сообщений.
Олег: Однажды я подловил ее в парке. Она пила пиво у памятника. Я пообещал себе: со мной она не захочет пить. Ей будет так хорошо, что она даже не станет об этом задумываться. Впервые я почувствовал в себе силы подойти. Один короткий жест руками: «Привет». Она опустила глаза.
Наташа: Мы долго гуляли кругами, как пони в зоопарке. Мое сердце замирало, когда я понимала, что вот-вот он возьмет мою ладонь. Не с омерзением, как это было со мной раньше, а от волнения. Я знала: жизнь у него была нелегкой. Как и у меня. Мне всегда так нужен был близкий человек.
Олег: Впервые я поцеловал ее около перехода на «Пушкинской». Она сжала вместе указательный и средний палец. И плавным движением поднесла их к левому плечу.
февраль 2009
Я помню свою первую любовь. Нам было по пять лет. Мы оба жили в интернате и оба не слышали ни звука. Звали ее Сашенькой. Я лепил с ней куличи в песочнице. И еще забирался на высоченную лестницу на площадке, чтобы она видела, какой я храбрый. Все это часто заканчивалось разбитым носом. У Саши была одна особенность: она редко мыла волосы. Когда приходило время купаться, Саша закатывала немые истерики. Она думала, что можно ослепнуть, если шампунь попадет в глаза. Как же тогда жить?
Наташа, 18 лет:
Моя мама – инвалид. Про папу я знаю только одно – он алкоголик. По закону, ему нельзя приближаться ко мне. В садик я не ходила. Мама считала, что мне будет сложно в среде слышащих и говорящих людей. Она учила меня нашему – глухому – языку самостоятельно. Он называется «сурдо». Сама мама немного слышала. Правда, ей приходилось пользоваться специальным аппаратом. Я ходила с мамой за покупками и внимательно наблюдала за ее поведением. Мне казалось, что ей совсем не трудно общаться – главное, чтобы продавщица не закрывала лицо рукой или волосами. На тот момент я и сама разбирала очень низкие звуки. Но мой слух ухудшался с каждым годом. В семь лет – прямо перед школой – я стала слышать одну тишину.
Олег: В шесть лет меня отдали в другой детдом – в городе Полесск. Тут все было иначе. Кормили отвратительно. Воспитатели орали много. Я, правда, не слышал ни звука, но напряженное горло, красное лицо и злая жестикуляция всегда давали понять: кто-то очень мной недоволен. Именно в этом детдоме я научился глухому мату. Сложи два пальца, поднеси к правому плечу и резко оттолкни – значит «пошел ты в...».
Наташа: Школа для глухонемых находилась в 20 км от дома. Я каталась самостоятельно туда-обратно. Пассажиры удивлялись: такая маленькая девочка – и одна с ранцем едет. При этом они не знали, что я ведь могу и остановку пропустить, если не буду внимательно смотреть по сторонам. В какой-то момент мама представила, что однажды я укачу не туда. Она решила отдать меня в детский дом после первого класса. Для безопасности. А что ей еще оставалось?
Олег: Наш детдом был смешанным: одни, как я, не слышали, другие – не слышали и не ходили, третьи немного слышали, но не могли двигать руками. Можно сказать, я был одним из наиболее полноценных детей. Просто-напросто глухой. У меня была возможность заниматься в кружках – лепить, рисовать. Наверное, творчество и спасало меня тогда. Отвлекало от грязного постельного белья и вечных судорог желудка.
Наташа: Первое время в детдоме я только и делала, что плакала. Больше всего на свете я ждала очередной конверт с маминым корявым почерком. Я быстро научилась нормально писать, чтобы присылать ответы. Но в какой-то момент мы все подружились. И началась новая жизнь. Мы стали секретничать и сплетничать ночами. Нам гасили свет, чтобы мы не видели рук и лиц (не слышали, если можно так сказать), – мы брали свечу, ставили ее посреди комнаты и садились в круг. И давай трындеть. Учеба сперва была сложной. Материал нам объясняли в основном через дактильную речь: каждый жест учителя означал букву. Этот способ общения отличался от того, которому учила мама. Меня это напрягало. На привычном мне разговорном глухонемом языке любое движение – целое слово или даже предложение. Но потом я стала даже блистать на уроках. Меня порой выгоняли за подсказки, которые я жирно писала на ладонях, протянутых «за ластиком». В шестом классе я увлеклась модными журналами, как все девочки. Мы ими обменивались. Клеили картинки на стены. Возле моей кровати висел постер с красивым мальчиком. Его отдирали, а я лепила обратно. Моду на журналы ввели старшие подруги. Особо сильно ими интересовалась почти глухая Маргоша. Мы с ней много общались, пока она не помешалась на Курте Кобейне. Все-таки она хоть что- то слышала – могла оценить музыку. Ей повезло.
Олег: Впервые нянечка ударила меня за то, что я полез куда не следовало и исцарапал себе все локти. Получил жестяной миской по затылку. Зато пацаны стали считать героем. Воспитатели постоянно грозили написать родителям о том, что я вытворяю, но я-то знал: папе с мамой нет до меня дела. Все ребята получали письма и домашнее варенье. А мне присылали деньги. Когда пришла первая сумма, я проплакал всю ночь. Почувствовал разницу между нужными словами (сынок, будь здоров!) и абсолютно пустыми бумажками. В детдоме ничего и не купишь. Няня в ту ночь услышала мое хлюпанье и снова дала подзатыльник, чтобы вернуть к реальности. Физический метод – безотказное действие.
Наташа: Слабослышащие предпочитают тяжелый рок, потому что различают только ритм. Без мелодии. Марго, моя подруга, на одной музыке не остановилась: она постоянно заводила разговоры о наркотиках и самоубийствах. Я не пугалась. Мне кажется, об этом треплются почти все подростки. Причем чем у тебя лучше жизнь, тем сильнее твоя лирика по поводу вечной депрессии. У Марго были нормальные родители: они забирали ее на каникулы. К нам привезли, потому что решили: в такой среде она лучше разовьет глухонемой язык – потом легче будет общаться. Наверное, они были правы. А вот моя мама ошиблась. В детдоме я научилась многому – самостоятельности, ответственности. Но не научилась теплу. Когда мы с мамой встречались и она обнимала меня, мне становилось не по себе. Нежности казались мне искусственными.
Олег: В седьмом классе я был уже самостоятельным парнем. Учился так себе, но меня ведь можно понять: у нас занятия куда тяжелее, чем у слышащих. На уроках учителя редко пользовались жестами. Объясняли все голосом – надеялись, что мы освоим чтение по губам. Но это дано не всем. Меня вообще беспокоила не школа, а заработки, например. Если раньше все родительские деньги я отдавал воспитателям, то, повзрослев, стал копить и вкладывать. Мое первое вложение – золотое колечко. Для Саши. Мне казалось, мы непременно должны снова встретиться.
Наташа: Глухих трогают чаще, чем слышащих. Чтобы выразить эмоции, глухие хватают за локоть, тянут за одежду, хлопают по щекам. Меня это раздражало. Когда трогали парни, даже бесило. Я не любила обнимать или держать кого-то за руку. Но мне нравилось просто гулять с мальчиками. Мой первый взрослый поцелуй случился в 12 лет. Я сразу задала наглецу такую взбучку, что он потом долго обходил меня стороной. Смешно. Кажется, мальчикам нравилось такое поведение. Иногда я дралась, иногда – подбрасывала записочки под дверь.
Олег: Я набрался решимости и заявил: поеду в Москву учиться на токаря в колледж, где берут инвалидов без экзаменов после восьмого класса. Воспитатели стали в панике разыскивать моих родителей, но от них – тишина. Только редкие конверты с деньгами. Мне уже хватало на билет и на месяц жизни. Конечно, мое решение не было ни взрослым, ни обдуманным. Мне казалось, что я справлюсь с миром слышащих без проблем. Даже смешно.
Наташа: В какой-то момент я заскучала. Захотелось перемен. Да и к тому же подфартило: я встретила спонсора. Виталик, 26 лет. Он иногда захаживал к нам – навещал своих учителей. Я сразу поняла, что он слабослышащий: за ухом был спрятан аппарат. И разъяснялся он как-то по-особенному. Виталик таскал мне цветы, мои любимые журналы и какие-то заколки. Учителя меня быстро отпустили к нему. Может, это аморально, но директриса понимала, что меня ждет после школы. Возможность пожить со взрослым человеком – хоть какая-то перспектива. Мне было 15. Виталик забрал меня в свою московскую квартиру – в дом с чистым подъездом, горшочными растениями и толстой консьержкой.
Олег: Я собрал огромный рюкзак и сбежал. В общем-то, мне позволили сделать это. Меня могли запереть в комнате (няни так часто делали с непослушными детьми), но решили дать шанс. На самом деле почти все работники детдомов не особо участвуют в нашей судьбе. Просто не могут. Уж на работу тебя, инвалида, точно никто не устроит. Наш мир ориентирован на полноценных людей. Глухонемой мир замкнут. Если ты не слышишь, то и пишешь на другом языке. Я как-то взял полистать свою школьную тетрадь времен седьмого класса. На задних страницах обнаружил мой «чат» с товарищами. Там было написано: «Спокоюшки. Ни знать что когда зачем деньгами, никто не знает. А пусть она украдет ее лучше будет, инвалид я…» Перевожу: «Соблюдайте спокойствие. Никто не знает, сколько мне прислали денег. И если кто-то догадается и захочет их отобрать, пускай берет, ему же хуже будет: на совести останется – у инвалида крал». Понятно что-то без перевода? То-то и оно.
Наташа: Виталик работал курьером – развозил все от документов до бутербродов. Я раздавала листовки возле метро «Выхино». Меня часто покрывали матом, но я ничего и не слышала – пихала очередную рекламу прямо в зубы несчастному прохожему. Платили немного больше, чем остальным. Вообще-то я всегда мечтала стать модельером. Виталик даже ходил и разузнавал для меня все в разных институтах. Сначала я радовалась: во многие места принимают инвалидов без экзаменов – потом оказывалось, что про глухих речь не идет. Конечно, надо же слушать лекции.
Олег: Когда был маленьким, я задавал себе много вопросов. Например, думал так: а вот если бы я все отлично слышал, но был бы, предположим, слепым? Тогда я, наверное, многого не понимал бы, но мог разговаривать? Или, может, я все слышал бы, но не ходил? Тогда я зависел бы от окружающих? Раз я просто глухой – значит, мне повезло больше, чем другим. Маленьким я никогда не задумывался о том, что лучше быть полноценным во всех смыслах. Но однажды пришлось. Москва мне сразу не понравилась: столько грязи, суеты. Есть хочется. Куда податься – непонятно. Я начал искать работу наобум. Зашел в закусочную. Улыбнулся. Меня неправильно поняли: всучили 2 купюры по 100 рублей. Прямо как мои родители. Я нашел использованный чек, написал: «Дайте работу!». Буфетчица посмотрела на меня удивленно: кому ты, глухой, нужен? Та же история повторилась со сторожем на автостоянке. К вечеру я оказался на рынке. Там-то я и встретил своих. Немые сразу находят друг друга в толпе. Это несложно. Работает чутье. Когда я увидел Бориса и Стаса на овощебазе, сразу все просек: у них специфичная «глухая» мимика. Мы привыкли общаться мимикой. Твоя физиономия всегда отражает все, что с тобой происходит, – хочешь ты того или нет.
Наташа: Сначала Виталик стал раздражительным. Потом однажды ударил. А затем и вовсе решил сплавить. Он отвел меня к консьержке Зине. Зина поставила условие: либо я дежурю за нее по ночам, либо убираюсь ко всем чертям. Я согласилась.
Олег: Борис со Стасом помогли мне устроиться на работу и приютили у себя. В течение дня мы таскали по рынку ящики с капустой и томатами. А по вечерам собирались у телевизора и читали новости по губам. У нас была своя особая игра – смотреть на диктора и представлять, будто он говорит что-то другое. Иногда Стас с Борисом выпивали, приводили каких-то сомнительных женщин, ругались такими жестами, которых я не могу показать, не покраснев. Они не задумывались о завтрашнем дне. А я стал заморачиваться. Почуял, что иду не туда.
Наташа: Туалет у меня был в подвале. А вот душ – только у Зины дома. За него приходилось что-то гладить или стирать. В какой-то момент мне осточертело это рабство. Чтобы меня приняли в коррекционную школу, пришлось изрядно помучиться. Я дала пару взяток в социнстанциях, кое-где поревела, обежала миллион мест. Но в итоге таки даже в общежитии поселилась. В школе мне понравилось не сразу. Я привыкла быть сама себе хозяйкой, а тут указывали, как себя вести. К тому же многие из учеников были из благополучных семей. Когда влилась в коллектив, я стала реже об этом задумываться.
Олег: Я пошел в соцслужбу Москвы. Меня сразу отправили к психологу. Оказалось, что проблем у меня куда больше, чем я думал. Потом были всякие инстанции, чиновники, документы… Я продолжил работать на складе. Мне прибавили льготы, увеличили пенсию, стало намного больше свободного времени. Я даже начал писать стихи. Моя соцработница Александра Викторовна оказалась очень чуткой, душевной женщиной. У нее всегда находилась минута и желание позвонить и попросить для меня билет куда-нибудь. Однажды она отправила меня на концерт мимической поэзии.
Наташа: Хор в школе для глухих – не шутка. Мимикой, пластикой и движениями тоже можно петь. Или играть спектакль. Или читать стихотворение. Две мои лучшие подруги – Оля и Вика – на сцене уже не первый год. У них грамоты в шкафах не умещаются.
Олег: На ней были красные рожки, как у чертенка. В какой-то момент она повернулась и посмотрела на меня. Четко, прямо в глаза. Она меня зацепила.
Наташа: Концерт был отличным. Я чувствовала подъем. Перезнакомилась с огромным количеством симпатичных мальчиков. Осознала свою привлекательность до мозга костей. И через неделю все позабыла. Учебные будни. Никаких новостей. Только слухи пошли: к нам перевели нового парня. Мол, он что-то про меня спрашивал.
Олег: Я думал о ней постоянно. Черные волосы, белая кожа, совсем крошечная. Мое второе в жизни чувство. После концерта я выяснил у знакомых, что она свободна. И что учится в коррекционной школе. Что умеет рисовать и шьет одежду. Через неделю Александра Викторовна поговорила с теми, с кем надо, – и меня перевели в ее школу.
Наташа: Как узнал мой телефон, он начал писать по триста раз на дню. Приглашал погулять. Я не отвечала. Или строчила что-то вроде «Не мешай». Даже однажды выдала: «Отвали, придурок». А он мне: «Какая ты строптивая. Мне нравится». На самом деле, конечно, я влюбилась в Олега как сумасшедшая. Только и делала, что ждала его сообщений.
Олег: Однажды я подловил ее в парке. Она пила пиво у памятника. Я пообещал себе: со мной она не захочет пить. Ей будет так хорошо, что она даже не станет об этом задумываться. Впервые я почувствовал в себе силы подойти. Один короткий жест руками: «Привет». Она опустила глаза.
Наташа: Мы долго гуляли кругами, как пони в зоопарке. Мое сердце замирало, когда я понимала, что вот-вот он возьмет мою ладонь. Не с омерзением, как это было со мной раньше, а от волнения. Я знала: жизнь у него была нелегкой. Как и у меня. Мне всегда так нужен был близкий человек.
Олег: Впервые я поцеловал ее около перехода на «Пушкинской». Она сжала вместе указательный и средний палец. И плавным движением поднесла их к левому плечу.
Факты
- Ежегодно в России рождается около 700 глухих детей. Эта цифра со временем только растет.
- Причина врожденной глухоты – наследственные факторы или заболевания, перенесенные матерью во время беременности. В одной четверти случаев причину глухоты выявить не удается.
- Нередко ребенок рождается слабослышащим, а в процессе развития становится глухим. Это связано с внутренними изменениями органов слуха в период роста.
- В России только 10% глухонемых трудоустроены.
Комментарий психолога
Глухим детям очень тяжело в мире слышащих. У них довольно замкнутое общество – они предпочитают дружить лишь между собой. Нередко ребята относятся к слышащим с недоверием. Это связанно в первую очередь с тем, что у глухих абсолютно другой способ общения – своеобразные выражения. Из-за свойств этого однозначного языка глухим тяжело понять распространенные речевые обороты. Ты только представь, сколько оттенков может быть у любой твоей фразы. У глухого нет разночтений. Если скажешь: «Я сохну по своему однокласснику Стасу», глухой подумает, что у тебя и правда происходит некий процесс испарения жидкости из организма. Эти нюансы надо учитывать, общаясь с глухонемыми. Даже с психологами глухонемые порой очень сложно идут на контакт. Именно поэтому в спецшколах работают разные доктора – слабослышащие в том числе.февраль 2009