Максим Авдеев, фотограф
Меня не было дома шесть дней.
Войдя в квартиру и отложив рюкзак с техникой, я ловлю себя на мысли о том, что все окружающее еще кажется несколько непривычным. Вернуться к действительности помогает обычный теплый душ.
За день до того, как я прилетел в Москву, очень кстати поступает срочный заказ. Необходимо скорее разобрать привезенные фотографии, чем я, собственно, сразу и занимаюсь. Открываю каталог и, пересматривая кадры по десятому разу, один за другим отправляю их в фотоагентство.
По подписям к карточкам моя последняя неделя выглядит следующим образом.
Билеты. Решение лететь в сторону Южной Осетии не заставляет себя долго ждать. Большая часть коллег-журналистов оказывается на месте на день раньше меня – мне достаются билеты лишь на утро 10 августа. Самолет приземляется днем.
Владикавказ. Горы под ватной шапкой облаков. Военные действия идут уже третий день. Я один – без конкретного командировочного задания, без строго спланированного маршрута и четких планов. Исходя из той информации, которая мне известна, Цхинвал все еще контролируется грузинами.
Коллеги. Во Владикавказе я запасаюсь водой (это главный дефицит на любой войне) и шоколадом (сытно и не портится) и вместе с парнем с телеканала «Звезда» и с двумя иностранцами – поляком и венгром – выдвигаюсь на дорогу ловить такси. Мы следуем в сторону осетинского села Джава, что на пути к Цхинвалу.
Наш таксист. Машину мы находим без проблем. В тот день – впрочем, как и до, и после этого – одни осетины возвращаются домой за своими семьями и родственниками, укрывшимися в подвалах домов, а другие разыскивают по дороге не добравшихся до безопасного места жен и детей. Находят уже то, что от них осталось. Попутчиков подвозят бесплатно.
Колонна военных. Она следует параллельно с нами. Это уже не танки (они все прошли раньше), а машины с топливом и амуницией, связистами и штабными. Подвоз снабжения. Начала и конца колонны не видно. В такой компании мы добираемся до Рокского тоннеля.
Рокский тоннель. Эта четырехкилометровая труба между Северной и Южной Осетией, единственное связующее звено. В ней нет ни вентиляции, ни освещения. Когда по Рокскому тоннелю идет бронетехника, люди выходят из машин, надев марлевые повязки (рядом с танками нечем дышать), и становятся живыми знаками – медленно движутся перед капотами. Видимость – нулевая. Скорость – такая же. Нам везет: Рокский тоннель мы проскакиваем на 20 км/ч. Ползем на аварийке – чтобы хоть что-то видеть.
Пробка. Километров за пять до Джавы мы конкретно встаем. Минут 30 торчим в окружении броне- и военной техники – грузовиков, САУ (самоходных артиллерийских установок, которые смахивают на танки и среди военных зовутся саушками). Поняв, что ждать хода можно бесконечно долго, мы решаем идти пешком и наспех прощаемся с таксистом.
Ночлег в Джаве. Все оставшиеся в селе жители охотно готовы предоставить койкоместо не только журналистам, но и добровольцам. Мы останавливаемся у местной бабульки. Утром я обнаруживаю в гостиной пару автоматов и «мух».
Автобус с добровольцами. Я натыкаюсь на него на дороге, пересекающей всю Джаву. Автобус следует в Цхинвал. Я подсаживаюсь.
Ребята. Добровольцы – это осетины. В основном – молодые парни 20-22 лет. Кто-то из них уже с оружием, кто-то – пустой. Для них для всех понятие «Родина» – святое. Они едут ее защищать. Один из добровольцев рассказывает мне, что вот только прилетел из Москвы. Услышал о войне, бросил работу и примчался. Я пытаюсь запомнить его имя, еще вспоминаю, как звали бабульку, у которой ночевал, – бесполезно. Путаница.
Въезд в Цхинвал. Тишина. Уже не стреляют. Я отправляюсь бродить по городу – по тому, что от него осталось.
Юг Цхинвала. Он уничтожен почти целиком. На улицах – груды сбитой, сгоревшей военной техники. В каждой стене, в каждом бетонном блоке зияют отверстия. Это следы от снарядов минометов или гранатометов. В клочья разорваны стекла, внутри разрушена отделка. Кое-где – уцелевшие крыши, а толку-то?
Люди. На улицах – никого. Число погибших неизвестно. Количество раненых – тоже. На любой войне раненых в 2-3 раза больше, чем погибших, но эти цифры довольно быстро уравниваются. Выносить контуженных некому. Они тихо умирают под осколками в своих собственных домах.
Следы «Градов». Повсюду – обугленные куски стен. «Град» не разрушает – он запрыскивает чем-то похожим на напалм. Все выжигается. Возникает такое высокотемпературное горение, что в прах превращаются даже человеческие кости.
Морг. Власти утверждают, что погибших мало: в морг Цхинвала привезли только 40 человек. Оно и понятно: когда город находится под обстрелом, падают снаряды, идут открытые бои – лишних движений никто не делает.
Да и морг, по сути, не функционирует: холодильники не работают. Трупы гниют даже там – так, что опознать их можно разве что по одежде. Ко всему прочему уничтожено кладбище. Раскурочено, сровнено с землей танками, бронетехникой, снарядами. И хоронить еще не в чем – гробов нет. И медлить нельзя: слишком жарко.
Могилы. В результате в кладбище превращаются весь Цхинвал и окрестности. Осетины хоронят непересчитанных детей, женщин, добровольцев на улицах. Просто закапывают их в огородах, во дворах, в скверах.
Папа. Ближе к вечеру у одного из разрушенных домов я встречаю мужика. Он рассказывает, что вот только-только засыпал землей свою единственную дочь прямо у подъезда собственного дома. Осколок попал ей в одно плечо, вылетел из другого. Умерла практически мгновенно.
Трупы. Погибших грузин осетины не убирают неделю. Они валяются на обочинах. Превращаются в мыльную, набухшую кашу, которую еще и поджигают, что усиливает вонь в разы. Осетин это не волнует: им нужно продемонстрировать, что враг повержен. Редкие встречные осетины тычут журналистам: снимите, что стало с грузинами. И так будет с каждым грузином, который придет сюда. А как быть осетину, у которого жена – грузинка? Что ему делать с ней?
Гостиница «Алан». В холле – осетинские ополченцы. Для того чтобы узнать, что происходит, они иногда включают генератор и смотрят новости. А вот цхинвальцы, ранее схоронившиеся в подвалах, вообще были не в курсе, чьи войска контролируют город. Они лишь слышали перестрелку и взрывы. И не высовывались.
Ночевка. Я останавливаюсь у местного старика – у одного из немногих оставшихся в живых. Имени снова не запоминаю. Пенсионер, бывший военный. Жену вывез, а сам просто не захотел оставлять дом. Его жилище не пострадало, а от здания напротив остался только фасад. За фасадом – яркое голубое небо.
Я засыпаю под колыбельную перестрелки. На следующий день мы отправляемся в грузинские и осетинские села, расположенные неподалеку.
Хетагурово. С осетинским селом Хетагурово та же история, что и с Цхинвалом: местами оно полностью уничтожено. Даже каркасов от домов не осталось. На улицах встречаются редкие ополченцы – те, что принципиально не хотят уходить. Здесь родились – здесь и умрут. Вместе с ополченцами – немощные старики. На костылях далеко не убежишь.
Последствия мародерства. Как только столкновения закончились, осетины начали мстить. Они обозлены донельзя – готовы разорвать любого грузина. И осетин ведь можно понять. У них погибли дети, жены, матери. Грузинские села разграблены полностью. Вынесено все – от табуреток до фур и джипов. Дома сожжены – грузинам тоже некуда возвращаться.
Земо-Никози. Здесь мы встречаем чеченцев – батальон «Восток», специальное подразделение, состоящее из действительно профессиональных бойцов. Эти ребята ничего не умеют делать, кроме как воевать. Зато воюют на отлично. Если «востоковцы» могут взять в плен, они не убивают. И лишний раз не избивают. Про «Восток» шутят: армия на самообеспечении. По дороге батальон подстреливает барашков (это и обед, и ужин) и собирает трофеи (грузовики, «хамеры», вооружение). Все отдается федералам. Как говорит один из бойцов, ему самому «хамер» не сдался – у него в Москве «кайен».
Зачистка. Идет уничтожение уцелевших грузинских бойцов. «Восток» показывает, на что способен. Все отрабатывается очень четко. Арт-наводчики, прячущиеся в деревне, схвачены, связаны, взяты в плен. Чеченцы входят в село свободно. До этого здесь было подбито несколько российских танков. На танках приехали срочники.
Срочники. 58-я армия. Подразделение, которое дислоцируется по всему Кавказу – Дагестан, Чечня, та же Осетия. Краснодар, Ростов. Какое-то время Генштаб лепечет, что срочников в зоне конфликта нет. Это неправда. В этой войне погибли и юные призывники. Не один, не два человека и даже не десять. Первое время им врали – говорили,что везут на учения. Но они-то не дураки: какие же это учения, когда на улицах горами свалены трупы?
Дорога в Гори. Мы едем на трех БТРах. У одного по пути ломается двигатель. Второй на ровном месте вылетает в кювет. Хорошо, что БТР не переворачивается, а просто встает на бок. Ранеными оказываются все – на ровном-то месте. Если б перевернулся, всех придавило бы. У третьего БТРа на обратном пути ломается мост. Он тоже встает – на ремонт. Все БТРы – 82-84 года. Им в музей пора.
Грузинское село Гори. По окраинам дома разрушены. Не все – червоточины кварталами. Это следы российских авианалетов. Кто-то из наших военных оправдывает действия против мирных жителей тем, что у грузин в Гори на центральном стадионе стояли «Грады» – ракетные комплексы. Чтобы подавить их, пришлось устроить бомбардировку. Мол, грузины просто прикрывались собственным населением.
Хочется думать, что атака по жилым районам Гори была тупой ошибкой, промахом, недоработкой.
Можно воевать с Саакашвили, с грузинской армией, а с народом – нельзя. Можно сколько угодно бомбить железные дороги, топливные склады, склады боеприпасов, еще что-то.
Если бомбишь, бомби военную часть. Обез-движь армию – и она не сможет воевать. Зачем уничтожать мирное население? Так или иначе мы все останемся соседями – зачем делать друг из друга врагов?
Местные жители. Удивительно, но в том же Гори грузины совершенно
адекватно относятся к российским военным. Нет ни ненависти, ни
агрессии. Да, безусловно, есть претензии, и они оправданны, но злобы –
нет. Есть истерики. Грузины гораздо более эмоционально переживают трагедию. Осетинский мужчина показывает мне гробик, который уже приготовил для своего ребенка. При этом он даже не плачет. Грузины же наоборот не пытаются унять эмоции. Это просто национальная особенность.
По-разному, но все нечеловечески страдают. И у тех, и у других много ужаса, крови, слез. Земля с двух сторон пропиталась.
Вылазка. Мы шарим с пехотинцами по лесу. Они слышат колонну танков за чащобами. У военных есть таблица, в которой значится, какие рода войск на каком расстоянии слышно по грунту и по асфальту. Пехоту можно распознать за 1-1,5 км, танки – за 5-6 км. Так вот, наши слышат колонну. Свои на связь не выходят – мы уже готовимся отражать атаку.
У нас нет тяжелой техники, которая могла бы стать прикрытием. Но она, как выясняется, и не понадобилась бы. То, что это наша колонна, обнаруживается совершенно случайно.
Пехотинцы. Мне рассказывают много печальных историй про отсутствие координации и связи в войсках. Вот, например, был случай, когда российский штурмовик СУ-25, отработав на грузинской территории, возвращался в штаб. В него из-под Цхинвала запустили восемь «Игл». «Иглы» – это зенитно-ракетный комплекс. Потом, когда штабные получили видео от телевизионщиков, чтобы наконец разобраться, что вообще происходит, выяснилось: шарахнули по своим. Просто обстреляли собственный самолет. Повезло: летчик оказался фантастически профессиональным. Он увернулся от восьми наводящихся ракет.
Что самое печальное, такое опрометчивое поведение тоже можно объяснить: все боятся. Если вовремя не уничтожить то, что движется к тебе, оно может уничтожить тебя. Проблема отсутствия связи и координации – она погубила многих солдат их же собственными руками.
Ночевка лесу. Мои коллеги, которым удалось попасть на передовую, в один голос твердят: они не ожидали увидеть то, что увидели. Думали: XXI век – эпизоды с картинок о Второй мировой уж точно не повторятся. Не будет никаких пеших атак. Война станет более интеллектуальной, удаленной, с меньшим количеством невинных жертв. Сначала работает артиллерия, потом авиация дочищает, затем входит пехота... Какое там. Те же окопы, блиндажи, солдаты, спящие на земле в обнимку с собаками, потому что так теплее. Летним днем в Осетии обычно стоит страшная жара, но, когда солнце заходит, становится очень холодно: это же горы.
Одну из ночей мы вынуждены проспать на земле, укрывшись одним на троих одеялом. Под утро все коченеют.
Тупая война.
Дебильная.
Такая же бессмысленная и гибельная, как и все известные истории войны.
Ничего не изменилось и не изменится.
***
Фотографии кончились.
Я захлопнул ноутбук и приступил к привычным для теплого субботнего вечера делам.
октябрь 2008
Меня не было дома шесть дней.
Войдя в квартиру и отложив рюкзак с техникой, я ловлю себя на мысли о том, что все окружающее еще кажется несколько непривычным. Вернуться к действительности помогает обычный теплый душ.
За день до того, как я прилетел в Москву, очень кстати поступает срочный заказ. Необходимо скорее разобрать привезенные фотографии, чем я, собственно, сразу и занимаюсь. Открываю каталог и, пересматривая кадры по десятому разу, один за другим отправляю их в фотоагентство.
По подписям к карточкам моя последняя неделя выглядит следующим образом.
Билеты. Решение лететь в сторону Южной Осетии не заставляет себя долго ждать. Большая часть коллег-журналистов оказывается на месте на день раньше меня – мне достаются билеты лишь на утро 10 августа. Самолет приземляется днем.
Владикавказ. Горы под ватной шапкой облаков. Военные действия идут уже третий день. Я один – без конкретного командировочного задания, без строго спланированного маршрута и четких планов. Исходя из той информации, которая мне известна, Цхинвал все еще контролируется грузинами.
Коллеги. Во Владикавказе я запасаюсь водой (это главный дефицит на любой войне) и шоколадом (сытно и не портится) и вместе с парнем с телеканала «Звезда» и с двумя иностранцами – поляком и венгром – выдвигаюсь на дорогу ловить такси. Мы следуем в сторону осетинского села Джава, что на пути к Цхинвалу.
Наш таксист. Машину мы находим без проблем. В тот день – впрочем, как и до, и после этого – одни осетины возвращаются домой за своими семьями и родственниками, укрывшимися в подвалах домов, а другие разыскивают по дороге не добравшихся до безопасного места жен и детей. Находят уже то, что от них осталось. Попутчиков подвозят бесплатно.
Колонна военных. Она следует параллельно с нами. Это уже не танки (они все прошли раньше), а машины с топливом и амуницией, связистами и штабными. Подвоз снабжения. Начала и конца колонны не видно. В такой компании мы добираемся до Рокского тоннеля.
Рокский тоннель. Эта четырехкилометровая труба между Северной и Южной Осетией, единственное связующее звено. В ней нет ни вентиляции, ни освещения. Когда по Рокскому тоннелю идет бронетехника, люди выходят из машин, надев марлевые повязки (рядом с танками нечем дышать), и становятся живыми знаками – медленно движутся перед капотами. Видимость – нулевая. Скорость – такая же. Нам везет: Рокский тоннель мы проскакиваем на 20 км/ч. Ползем на аварийке – чтобы хоть что-то видеть.
Пробка. Километров за пять до Джавы мы конкретно встаем. Минут 30 торчим в окружении броне- и военной техники – грузовиков, САУ (самоходных артиллерийских установок, которые смахивают на танки и среди военных зовутся саушками). Поняв, что ждать хода можно бесконечно долго, мы решаем идти пешком и наспех прощаемся с таксистом.
Ночлег в Джаве. Все оставшиеся в селе жители охотно готовы предоставить койкоместо не только журналистам, но и добровольцам. Мы останавливаемся у местной бабульки. Утром я обнаруживаю в гостиной пару автоматов и «мух».
Автобус с добровольцами. Я натыкаюсь на него на дороге, пересекающей всю Джаву. Автобус следует в Цхинвал. Я подсаживаюсь.
Ребята. Добровольцы – это осетины. В основном – молодые парни 20-22 лет. Кто-то из них уже с оружием, кто-то – пустой. Для них для всех понятие «Родина» – святое. Они едут ее защищать. Один из добровольцев рассказывает мне, что вот только прилетел из Москвы. Услышал о войне, бросил работу и примчался. Я пытаюсь запомнить его имя, еще вспоминаю, как звали бабульку, у которой ночевал, – бесполезно. Путаница.
Въезд в Цхинвал. Тишина. Уже не стреляют. Я отправляюсь бродить по городу – по тому, что от него осталось.
Юг Цхинвала. Он уничтожен почти целиком. На улицах – груды сбитой, сгоревшей военной техники. В каждой стене, в каждом бетонном блоке зияют отверстия. Это следы от снарядов минометов или гранатометов. В клочья разорваны стекла, внутри разрушена отделка. Кое-где – уцелевшие крыши, а толку-то?
Люди. На улицах – никого. Число погибших неизвестно. Количество раненых – тоже. На любой войне раненых в 2-3 раза больше, чем погибших, но эти цифры довольно быстро уравниваются. Выносить контуженных некому. Они тихо умирают под осколками в своих собственных домах.
Следы «Градов». Повсюду – обугленные куски стен. «Град» не разрушает – он запрыскивает чем-то похожим на напалм. Все выжигается. Возникает такое высокотемпературное горение, что в прах превращаются даже человеческие кости.
Морг. Власти утверждают, что погибших мало: в морг Цхинвала привезли только 40 человек. Оно и понятно: когда город находится под обстрелом, падают снаряды, идут открытые бои – лишних движений никто не делает.
Да и морг, по сути, не функционирует: холодильники не работают. Трупы гниют даже там – так, что опознать их можно разве что по одежде. Ко всему прочему уничтожено кладбище. Раскурочено, сровнено с землей танками, бронетехникой, снарядами. И хоронить еще не в чем – гробов нет. И медлить нельзя: слишком жарко.
Могилы. В результате в кладбище превращаются весь Цхинвал и окрестности. Осетины хоронят непересчитанных детей, женщин, добровольцев на улицах. Просто закапывают их в огородах, во дворах, в скверах.
Папа. Ближе к вечеру у одного из разрушенных домов я встречаю мужика. Он рассказывает, что вот только-только засыпал землей свою единственную дочь прямо у подъезда собственного дома. Осколок попал ей в одно плечо, вылетел из другого. Умерла практически мгновенно.
Трупы. Погибших грузин осетины не убирают неделю. Они валяются на обочинах. Превращаются в мыльную, набухшую кашу, которую еще и поджигают, что усиливает вонь в разы. Осетин это не волнует: им нужно продемонстрировать, что враг повержен. Редкие встречные осетины тычут журналистам: снимите, что стало с грузинами. И так будет с каждым грузином, который придет сюда. А как быть осетину, у которого жена – грузинка? Что ему делать с ней?
Гостиница «Алан». В холле – осетинские ополченцы. Для того чтобы узнать, что происходит, они иногда включают генератор и смотрят новости. А вот цхинвальцы, ранее схоронившиеся в подвалах, вообще были не в курсе, чьи войска контролируют город. Они лишь слышали перестрелку и взрывы. И не высовывались.
Ночевка. Я останавливаюсь у местного старика – у одного из немногих оставшихся в живых. Имени снова не запоминаю. Пенсионер, бывший военный. Жену вывез, а сам просто не захотел оставлять дом. Его жилище не пострадало, а от здания напротив остался только фасад. За фасадом – яркое голубое небо.
Я засыпаю под колыбельную перестрелки. На следующий день мы отправляемся в грузинские и осетинские села, расположенные неподалеку.
Хетагурово. С осетинским селом Хетагурово та же история, что и с Цхинвалом: местами оно полностью уничтожено. Даже каркасов от домов не осталось. На улицах встречаются редкие ополченцы – те, что принципиально не хотят уходить. Здесь родились – здесь и умрут. Вместе с ополченцами – немощные старики. На костылях далеко не убежишь.
Последствия мародерства. Как только столкновения закончились, осетины начали мстить. Они обозлены донельзя – готовы разорвать любого грузина. И осетин ведь можно понять. У них погибли дети, жены, матери. Грузинские села разграблены полностью. Вынесено все – от табуреток до фур и джипов. Дома сожжены – грузинам тоже некуда возвращаться.
Земо-Никози. Здесь мы встречаем чеченцев – батальон «Восток», специальное подразделение, состоящее из действительно профессиональных бойцов. Эти ребята ничего не умеют делать, кроме как воевать. Зато воюют на отлично. Если «востоковцы» могут взять в плен, они не убивают. И лишний раз не избивают. Про «Восток» шутят: армия на самообеспечении. По дороге батальон подстреливает барашков (это и обед, и ужин) и собирает трофеи (грузовики, «хамеры», вооружение). Все отдается федералам. Как говорит один из бойцов, ему самому «хамер» не сдался – у него в Москве «кайен».
Зачистка. Идет уничтожение уцелевших грузинских бойцов. «Восток» показывает, на что способен. Все отрабатывается очень четко. Арт-наводчики, прячущиеся в деревне, схвачены, связаны, взяты в плен. Чеченцы входят в село свободно. До этого здесь было подбито несколько российских танков. На танках приехали срочники.
Срочники. 58-я армия. Подразделение, которое дислоцируется по всему Кавказу – Дагестан, Чечня, та же Осетия. Краснодар, Ростов. Какое-то время Генштаб лепечет, что срочников в зоне конфликта нет. Это неправда. В этой войне погибли и юные призывники. Не один, не два человека и даже не десять. Первое время им врали – говорили,что везут на учения. Но они-то не дураки: какие же это учения, когда на улицах горами свалены трупы?
Дорога в Гори. Мы едем на трех БТРах. У одного по пути ломается двигатель. Второй на ровном месте вылетает в кювет. Хорошо, что БТР не переворачивается, а просто встает на бок. Ранеными оказываются все – на ровном-то месте. Если б перевернулся, всех придавило бы. У третьего БТРа на обратном пути ломается мост. Он тоже встает – на ремонт. Все БТРы – 82-84 года. Им в музей пора.
Грузинское село Гори. По окраинам дома разрушены. Не все – червоточины кварталами. Это следы российских авианалетов. Кто-то из наших военных оправдывает действия против мирных жителей тем, что у грузин в Гори на центральном стадионе стояли «Грады» – ракетные комплексы. Чтобы подавить их, пришлось устроить бомбардировку. Мол, грузины просто прикрывались собственным населением.
Хочется думать, что атака по жилым районам Гори была тупой ошибкой, промахом, недоработкой.
Можно воевать с Саакашвили, с грузинской армией, а с народом – нельзя. Можно сколько угодно бомбить железные дороги, топливные склады, склады боеприпасов, еще что-то.
Если бомбишь, бомби военную часть. Обез-движь армию – и она не сможет воевать. Зачем уничтожать мирное население? Так или иначе мы все останемся соседями – зачем делать друг из друга врагов?
Местные жители. Удивительно, но в том же Гори грузины совершенно
адекватно относятся к российским военным. Нет ни ненависти, ни
агрессии. Да, безусловно, есть претензии, и они оправданны, но злобы –
нет. Есть истерики. Грузины гораздо более эмоционально переживают трагедию. Осетинский мужчина показывает мне гробик, который уже приготовил для своего ребенка. При этом он даже не плачет. Грузины же наоборот не пытаются унять эмоции. Это просто национальная особенность.
По-разному, но все нечеловечески страдают. И у тех, и у других много ужаса, крови, слез. Земля с двух сторон пропиталась.
Вылазка. Мы шарим с пехотинцами по лесу. Они слышат колонну танков за чащобами. У военных есть таблица, в которой значится, какие рода войск на каком расстоянии слышно по грунту и по асфальту. Пехоту можно распознать за 1-1,5 км, танки – за 5-6 км. Так вот, наши слышат колонну. Свои на связь не выходят – мы уже готовимся отражать атаку.
У нас нет тяжелой техники, которая могла бы стать прикрытием. Но она, как выясняется, и не понадобилась бы. То, что это наша колонна, обнаруживается совершенно случайно.
Пехотинцы. Мне рассказывают много печальных историй про отсутствие координации и связи в войсках. Вот, например, был случай, когда российский штурмовик СУ-25, отработав на грузинской территории, возвращался в штаб. В него из-под Цхинвала запустили восемь «Игл». «Иглы» – это зенитно-ракетный комплекс. Потом, когда штабные получили видео от телевизионщиков, чтобы наконец разобраться, что вообще происходит, выяснилось: шарахнули по своим. Просто обстреляли собственный самолет. Повезло: летчик оказался фантастически профессиональным. Он увернулся от восьми наводящихся ракет.
Что самое печальное, такое опрометчивое поведение тоже можно объяснить: все боятся. Если вовремя не уничтожить то, что движется к тебе, оно может уничтожить тебя. Проблема отсутствия связи и координации – она погубила многих солдат их же собственными руками.
Ночевка лесу. Мои коллеги, которым удалось попасть на передовую, в один голос твердят: они не ожидали увидеть то, что увидели. Думали: XXI век – эпизоды с картинок о Второй мировой уж точно не повторятся. Не будет никаких пеших атак. Война станет более интеллектуальной, удаленной, с меньшим количеством невинных жертв. Сначала работает артиллерия, потом авиация дочищает, затем входит пехота... Какое там. Те же окопы, блиндажи, солдаты, спящие на земле в обнимку с собаками, потому что так теплее. Летним днем в Осетии обычно стоит страшная жара, но, когда солнце заходит, становится очень холодно: это же горы.
Одну из ночей мы вынуждены проспать на земле, укрывшись одним на троих одеялом. Под утро все коченеют.
Тупая война.
Дебильная.
Такая же бессмысленная и гибельная, как и все известные истории войны.
Ничего не изменилось и не изменится.
***
Фотографии кончились.
Я захлопнул ноутбук и приступил к привычным для теплого субботнего вечера делам.
октябрь 2008