На фоне разноцветных клумб, парников с овощами и абсурдно безоблачного неба – кольца колючей проволоки и унылые серые стены. Золотые купола церквушки переливаются на солнце, лозунги и регламенты режут глаз. Башня с табличкой «Караульное помещение» вытягивается до уровня лесных макушек. Внутри нее бродит угрюмый человек в форме. Осужденных детей охраняют с той же строгостью, что и взрослых преступников. Постовые, правда, не вооружены, но следят за порядком круглые сутки. В России всего три колонии для малолетних нарушительниц закона. Рязанская – одна из них: здесь отбывают срок девочки из 19 регионов. Всем им от 14 до 18, длительность пребывания в детской тюрьме колеблется от 0,5 до 9 лет. Если воспитанница вырастает, а срок не заканчивается, ее переводят во взрослую колонию. За то время, что девочки проводят тут, колония становится для них домом. Домом, которого у кого-то на воле, по сути, и не было: родители пили – ребенок был брошен на произвол судьбы и улицы. Но такие – не все: 30% осужденных из благополучных, богатых семей. Если колония – дом, то сотрудницы – мамы. 

Начальник воспитательного отдела Елена Анатольевна работает здесь уже 8 лет – осужденные уважают, ценят ее, просят совета, если возникают проблемы. «А к кому еще идти? Они же дети. Получат письмо плохое из дома или вообще ничего не получают долгими неделями – начинают реветь. Наша работа – слезы вытирать и жизни учить», – рассказывает Елена Анатольевна. И с грустью перечисляет: «Наши девочки сидят в основном по следующим статьям: 158 – кража, 159 – мошенничество, 161 – грабеж, 162 – разбой, 111 – нанесение тяжких телесных повреждений, 105 – убийство, 131 – изнасилование, 228 – распространение наркотиков». После задержания малолетние преступницы не сразу оказываются в колонии. Какое-то время они проводят в СИЗО, где нет специальных «детских» камер. «Вот там действительно страшно. Меня посадили 31 декабря. В нашей шестиместной клетушке ютились 13 человек. Тесно, сыро, темно. Жутко. Я постоянно закрывала глаза и думала, что вот сейчас ущипну себя, выпаду из этого кошмарного сна и очнусь дома в чистой постели», – рассказывает Яна из Архангельска. Москвичка Саша продолжает: «Очень маленькое, душное помещение, где все-все-все замуровано. Горит тусклый огонечек. Огромные, толстые, мерзкие крысы бегают туда-сюда днем и ночью. Сидишь и пялишься на них: заняться-то больше нечем». 

Правила жизни 

В колонии от безделья страдать некогда: здесь каждая минута на счету. Вся жизнь подчинена жесткому режиму, за отступления от которого строго наказывают. День начинается в 6.45, в 22.45 – заканчивается. Поваляться с книгой или пошептаться с подругой, чья кровать находится в другом конце коридора, нельзя, даже если очень не хочется спать. Впрочем, бессонница здесь – редкая гостья: девочки так выматываются за день, что отрубаются моментально. С сентября по май часть дня жительницы колонии проводят в школе или в училище, где получают профессию швеи. Летом у всех каникулы – появляется свободное время. Чем заняться – вышиванием, книгами, фильмами, игрой в волейбол, – девочки решают сами. На производстве никаких каникул нет: в швейных цехах воспитанницы обязаны присутствовать ежедневно. Если посчитать среднее арифметическое, получится, что за день 2 девочки создают 1 единицу униформы – комбинезон, куртку или халат. Некоторые становятся здесь профессиональными швеями и получают разряд. Чтобы воспитанницы совсем не заскучали, в колонии организуют своего рода вечеринки. 

Все мероприятия проводятся в местном «клубе» – гулком зале с экраном и рядами стульев. Здесь же и кино смотрят. Больше всего девочкам нравятся мульты, молодежные или романтические комедии. Грустные и серьезные фильмы их не привлекают. Картин, где показаны жестокость и насилие, здесь не показывают вообще. В колонии есть библиотека из 18 тысяч книг и небольшая церковь. Последняя пользуется особенной популярностью: многие именно тут приходят к вере, крестятся и учатся молиться. 

Огромные комнаты, в которых девочки живут отрядами, рассчитаны на 40 человек. Двухэтажные кровати расположены ровными рядами, все постели заправлены крайне аккуратно. На спинке каждого спального места табличка – на ней фотография хозяйки кровати, дата ее рождения, номер статьи и срок заключения. На прикроватных тумбочках – главные девчачьи богатства: мягкие игрушки, замусоленные от бесконечных обниманий, родные и друзья в рамках. Фотографии, как и письма, здесь ценятся дороже золота: «Мы часто пересматриваем карточки, письма перечитываем. Бросаем все и мурыжим в руках драгоценные бумажки, – наперебой рассказывают девочки. – Здесь ничего так не ждешь, как писем». 

Яна однажды накатала 16 двойных листов. Строчила в каждой клетке: «С воли такого не получишь – там никто не знает, что здесь любая мелочь интересна». Письма – не единственный источник связи с внешним миром: каждые 2 месяца девочки получают право на телефонный разговор. Время ограничено – 15 минут: «Не наболтаешься – только себя раздразнишь». Свидания – такая же редкость: родительский день, когда гостей пускают надолго, случается раз в году. А так посещения возможны раз в 2 месяца – это 4 часа разговоров в специальной комнате для свиданий. Под наблюдением. Но ко многим девочкам вообще никто и не приезжает: далеко, дорого. Или просто некому. Любые передачи для воспитанниц становятся общими: девочки понимают, что кому-то ничего не достанется, и поровну распределяют конфеты и шампуни, присланные из дома. А вот делиться с кем-то одеждой тут нет смысла: она у всех одинаковая. Малиновые юбка и пиджак – повседневная форма, зеленая футболка и комбинезон – обмундирование для работы на производстве. Чтобы хоть как-то отличаться друг от друга, воспитанницы своими руками переделывают вещи: нашивают карманы, спускают лямки, сужают штанины. За такое нередко наказывают, но это мало кого останавливает. С внешним видом здесь вообще все строго: волосы распускать не разрешают, краситься – тоже. Разве что в праздники: «В день рождения, например, можно. Все этого ждут. Я свой неделями ждала, а он так быстро закончился. Мне одна девка огромный плакат подарила. Сама нарисовала цветными карандашами. Домой заберу», – делится Яна, которой недавно исполнилось 17. На местную еду девочки не жалуются: в других тюрьмах было значительно хуже. Тут дают и конфеты, и фрукты, и колбасу. На большие праздники так и вовсе стол накрывают: «Перед новым годом одна девка так растрясла бутылку с лимонадом, что потом мы целый день пол оттирали. Смешно было. Мы тогда наелись еще до отвала. Так, что потом долго ничего не лезло». 

Каждому по способностям 

Девочки делят друг друга на 3 группы: актив, простые и нарушители. В активе состоят примерные воспитанницы, настроенные на условно-досрочное освобождение (срок могут сократить на треть). Они следят за порядком в своем отряде и в первую очередь отвечают за проступки остальных: «В актив попасть непросто. Нужно, чтобы тебя уважали, слушались». Простыми девками называют тех, кто не набивается в лидеры и строго соблюдает все правила жизни. А нарушителями часто становятся новенькие. «Я поначалу чего только не делала: за шторой пряталась, чтобы на зарядку не ходить, из школы убегала, соврав, что отпустили. Дадут наряд за это дело – отрабатывала, а нарушать все равно тянуло. Но потом успокоилась: девок из актива жалко стало. Я же их подставляла своими выходками», – рассказывает Яна. Между отрядами существует рейтинг. «Первое место, очень ценится, – докладывает Снежана, активистка из 3-го отряда. – Это значит, что в столовую вы заходите первыми, в магазин идете первыми. Это тоже способ выделиться среди остальных, поэтому все нормальные стараются не нарушать». 

Долгожданные результаты 

По мнению Елены Анатольевны, девочкам не достаточно месяца, чтобы осознать вину и раскаяться, – требуется как минимум год. Воспитанница Яна согласна: «Мы тетку избили на улице, отняли у нее деньги. Я вот уже 2 года сижу – и только недавно осознала, что наделала. Представила, что на месте незнакомой тетки могла бы быть моя мама. И ужаснулась. Почему раньше об этом не думала? Потому что время должно пройти, чтобы из зверя в человека превратиться. День, даже неделя – это мало, нужно гораздо больше». 

У Яны большие серо-голубые смеющиеся глаза и хитрая улыбка. Она говорит громко и быстро, сама себя перебивая. Совсем скоро Яна проснется дома – в Архангельске: 

Меня посадили в 14 лет за разбой и грабеж. Глупая была, маленькая, адреналина хотелось. Мне-то самой всего хватало: не нуждалась ни в деньгах, ни в одежде, все это мне родители давали. А спокойно на месте все равно не сиделось. Все началось вообще со смешного. Стоим мы в магазине. Смотрю, подруга моя хоп-хоп открытки из мешка к себе в сумку перекладывает. Думаю: я  хуже, что ли? И себе в  карман тоже напихала. Натырили и  ушли. Без палева. Нам понравилось – ну, мы и продолжили. Поймали нас, когда мы куртку кожаную унести пытались. Мне тогда так стыдно стало – кошмар. Прям ребро пропало – такое было ощущение. С нас сняли отпечатки пальцев, и все наши кражи паровозиком раскрылись. Да мы и не отрицали: глупо как-то очевидное отрицать. Нам дали условный срок. Это значит, что домой надо было в десять вечера приходить. Я, понятное дело, нарушала. Сначала родители меня покрывали: говорили, что сплю или в душе. Потом надоело им это. И все, попалась. 

Посадили меня. Я тогда еще не очень понимала, что 2 года сидеть придется. Встряхнуло меня, когда на централ приехала. Там грязь, туберкулез, клопы, вши. Меня поместили в камеру со взрослыми тетками, кто-то уже по второй ходке был. Я, малолетка, с идела там и помалкивала. О зоне у меня вообще-то впечатление было совсем  другое. Думала, здесь все ужасно. А когда добралась досюда, обалдела: цветочки, церковь. Первые несколько недель было сложно: новые принципы жизни, правила среди девок. Надо как-то осваиваться. А друзей нет. Друзей здесь вообще не находишь: доверяй, но проверяй. Потом привыкла, вжилась. И начала нарушать: форму одежды не соблюдала, волосы распускала, режим содержания игнорировала. Потом стала грубить воспитателям, с производства выходила. К локалке начала бегать – там взрослые девчонки сидят, у них свои правила, курить можно. Меня, конечно, палили, но жалели. А терпение-то не бесконечное. Помню, как первый раз в ДИЗО попала на семь суток. Ну, в дисциплинарный изолятор. Это мрак: несколько дней в одном платье в пустой камере. Тебе матрац в 10 вечера выдают, а в 6 утра забирают. И все, больше ничего у тебя нет. Сидишь вся в клеточку от железных каркасов и думаешь о том, что натворила. Противно, в общем. Меня туда запихнули за дезорганизацию. Я шум подняла в столовой из-за плохого масла. Всем девчонкам оно не нравилось, все протестовали, а предводителем оказалась я. Мне и пришлось за всех отвечать. 

А вообще я уже освобождаюсь скоро. Могла бы и раньше по условно-досрочному уйти, но, дура, ступила. Что там у меня и как дальше сложится, не представляю. Знаю только, что в школу пойду – меня уже в 11-й «Б» зачислили. Я очень жду освобождения. И боюсь. Все сразу. Здесь жизнь однообразная, а там – текучка, перемены. Страшно. А еще там друзья, сестра младшая. Вот еще боюсь, что она вляпается куда-нибудь. Только бы ее это все обошло. Здесь меня терпению научили: эмоции свои теперь контролирую. За себя то есть отвечаю. Сюда больше – никогда. Не хочу возвращаться, нет, нет и нет. Все-таки это зона, а не лагерь оздоровительный. 

Я села, когда мне было 16 лет. Тут уже 2 года и 1 месяц. Попала я сюда из-за наркотиков. Мы с моей малолетней подружкой героином торговали. Сами никогда не пробовали, а деньги хорошие зарабатывали. Тратили на шубы, клубы, кафешки. Вообще, все это казалось нам каким-то развлечением. Никто и не думал, что так серьезно все. Не подозревали даже, чем это может закончиться. Поймали нас в кафе, когда мы передавали дозу. Я не отрицала ви-ну – во всем созналась. Вообще все взяла на себя, чтобы подругу не посадили. Она младше меня – я должна была ей помочь. Когда я ехала по этапу сюда, много всяких людей в разных тюрьмах встретила. Сложно было, но справилась. Взрослые женщины помогли: они меня как дочь воспринимали. Когда я добралась до колонии, мне в карантине объяснили, что, если хочу раньше уйти отсюда, нужно много работать и помогать. 

А я ведь и правда очень хочу, только об этом и мечтаю – больше мне ничего не нужно. С самого начала я настроила себя на УДО. Делаю все, чтобы поскорее выбраться отсюда: помогаю воспитателям, организую девок. Сейчас я стала физоргом отряда. Я должна была освободиться досрочно в июле, но девки нарушили, и меня тормознули. Срок сократили на 10 месяцев. Могли бы и больше урезать, но так уж получилось. Свободного времени у меня тут нет вообще: я только об активе и думаю, о своем отряде и об обязанностях. Вот, например, приходит к нам нулевочка. Меня вызывают – я сажусь с ней и объясняю, что да как: какая форма одежды, что считается нарушением, к кому как относиться надо. Помогаю новеньким адаптироваться: здесь ведь сложно очень, первое время все плачут, теряются. В отряде мне доверяют: если кто-то получит плохое письмо, подходит, рассказывает – я пожалею, успокою. Самое важное, делать это искренне – тогда тебя будут любить и уважать. И слушаться будут. Не подведут. Единственное, на что я тут отвлекаюсь, – так это на весточки с воли. Мамы у меня нет, зато родственников много. Они поддерживают письмами, посылками. Еще у меня есть сестренка родная – на три года младше. Я ее очень сильно люблю. Спасу ее от всего этого, не дам скатиться. Хочу заменить ей маму. Первое время я жутко скучала тут по клубам, еще больше – по мобильному телефону. Я же к нему как к ребенку относилась... А сейчас вообще по всему скучаю. Поскорее бы уже домой. Сейчас мне кажется, что на воле я никогда не отвыкну от того, чему я научилась здесь за 2 года. Зайду вот, например, в шумное помещение – и мне захочется крикнуть: «Тише, тише, нужно соблюдать тишину». 

Меня, наверное, месяца 2 там, дома, все будет раздражать. Но ничего, справлюсь. Я в школу пойду – в 9-й класс. Для меня это геройство. Мне нужно получить образование – я так для себя решила, хоть могла бы и обойтись (я цыганка по национальности, у нас свобода с этим: хочешь – учись, нет – дело твое). А вот в плане личной жизни наоборот несвобода. Придет кто-нибудь меня сватать года через 3: если родственники согласятся, то и я соглашусь. И это все останется в прошлом. Как я всего этого жду – не передать. Сплю и вижу себя на воле. Мне так хочется забыть весь этот кошмар. 

 

Сижу я уже 5,5 года. Когда попала сюда, мне было 14. Это случилось перед новым годом. До сих пор помню тот день. Меня посадили за самое тяжкое из преступлений. Ну, дворовые разборки... Я нашу жертву даже не знала толком: так, слышала о ней что-то, но лично мы не были знакомы. Она мне ничего плохого не сделала – я за компанию пошла подельнице помочь. Моя подельница с этой девочкой что-то не поделили. Парня или деньги, а может, просто в школе поругались – не помню уже, я в суть не вникала. Собирались мы вроде как поговорить – и договорились. Драка была: я, моя подельница и эта девочка. 

Мы ее сильно избили, но тогда этого как-то не осознавали. А на улице холод был дикий. Девочка сознание потеряла. Мы подумали: полежит немного и очнется – и убежали, бросили ее, струсили. А она замерзла. Наутро мы узнали, что она умерла. Милиция не знала, что с нами делать. Сначала хотели взять подписку о невыезде, на следующий день передумали. Отправили нас в центр изоляции малолетних правонарушителей. Мы там два месяца провели. А потом был суд. Подельница пошла как свидетель: ей 13 было, она не подлежала уголовной ответственности. А мне уже исполнилось 14 – вся вина легла на меня. То, что я увидела потом, после приговора, и врагу не пожелаешь. Меня завели в какую-то непонятную клетку. Там держали 2 дня. Мама приехала, вещи привезла. Потом меня в тюрьму перевели. Я не плакала ни разу. Держалась. Считала – сама виновата. И в общем-то никогда по-другому и не думала, но только в тюрьме до меня стало доходить, что произошло. Тут я была шокирована всем происходящим: церковь строится, клумбы во дворе… Вельветовые халаты для обычной жизни и кораблинка для производства (это тот же халат, только полегче). А я то себе представляла, что на меня натянут бушлат и шапку-ушанку, кандалы повесят... Я себе тут цель поставила – учиться. На воле я  всегда это делала через пень-колоду. Какие уроки? Я лучше погулять пойду! Мама до дверей школы доведет, а я убегу к друзьям во двор или на улицу. А тут поняла, что занятия – это важно. Даже перепрыгнула из 6-го класса сразу в 8-й. В 16 лет я решила, что хочу в актив. Стала санитаром отделеня. Войны с девками были страшные, но я  не сдавалась. За первый санрейд получила четверку. 

Так обидно было, что чуть не разревелась. А теперь в отряде чистота идеальная. И девки привыкли к тому, что надо все в порядке держать. Мне по сроку 3 года осталось, но из-за актива я по УДО могу осенью уйти. Сейчас я очень жалею, что из-за какой-то малолетней тупости и желания показаться круче мы убили человека. А о том, что тут оказалась, я совсем не жалею. Здесь вся моя жизнь прошла, вся молодость. Такое ощущение, что я тут выросла. Я тут сильно изменилась, многое поняла. На воле надо будет серьезную жизнь начинать, а не дурака валять. Надо будет учебу продолжить. Я дизайнером одежды стать хочу. Освобожусь – пойду на курсы английского и в училище. И маме буду помогать. Когда я приеду в Москву, никто не узнает о том, что я была здесь, в этих местах. И тем более о том, что я совершила такое страшное преступление. Ни за что. Я так для себя решила.