Дина, 23 года
Я помню все отчетливо лет с семи. Тяжело представить себя в более юном возрасте: видимо, то, что не поддается логике, не может отложиться в памяти как реальное событие с началом и концом.
В детстве я любила сидеть на веранде и смотреть на сад, поедая плавленый сырок. Деревенская идиллия спасала меня: спокойствие, хоть какая-то возможность сосредоточиться. В такой тишине просто убежать от того, что происходит в реальности. Я могла часами не двигаться, фантазируя себе всякую всячину.
Когда по телевизору начали крутить мексиканские сериалы, мы вместе с родителями стали прилипать к экрану. Истории про неразделенную любовь Марий и Хуан-Карлосов – в моем представлении человеческая драма выглядела именно так.
Наша семья на фоне других смотрелась благополучно: мать – всеми любимая учительница младших классов, отец – электрик, безотказный мастер на все руки. Он не пил, как остальные мужики в деревне. Любил рыбалку, приглашал домой гостей.
Отец всегда купал меня. Он мыл меня даже в семь, восемь лет. Думаю, трогать меня он начал гораздо раньше. Щупал под мыльной пеной в разных местах. Я не шевелилась – позволяла ему делать все, что он хочет. Мое тело лежало в маленькой ванне, а мысли были где-то далеко-далеко – в параллельных мирах.
Примерно лет с восьми я начала чувствовать, что что-то тут не так. Конечно, будучи ребенком, я не могла понять всего до конца. Но то доверие к отцу, которое было когда-то до этого, быстро ушло.
Впервые мне стало стыдно уже тогда – в восемь лет. Но я не хотела верить в то, что происходит что-то плохое. Я убеждала себя в том, что это мои дурацкие выдумки. И оттого еще больше стыдилась.
Я следила за отцом. Меня переполняли противоречия.
Вместо того чтобы молить маму о помощи, я пугала ею отца. Отдаляла момент спасения. Я знала: мама – последнее, что можно использовать в схватке с этим человеком. Оружие на самый крайний случай.
Когда становилось совсем не по себе, я говорила: папа, перестань, сейчас мама войдет. Он улыбался, будто отвечая: а что тут такого? Или подмигивал: мол, мы ничего не расскажем.
В начальной школе мне всегда казалось, что я хуже других: слишком худая, медлительная, молчаливая. Мне хотелось выглядеть куда более раскрепощенной и легкомысленной, чем я была на самом деле. А еще я постоянно мечтала о том, чтобы меня заметили. Когда на меня обращали внимание, я тихо радовалась. Мне было все равно, в чем это внимание выражалось.
В школе в младших классах я позволяла мальчикам трогать себя. Они, как и все ребята, любили щипаться и задирать юбки. В то время как остальные девчонки, хихикая, лезли с ними в драку, я покорно сидела и ждала, что на уроке опять кто-нибудь попросит раздвинуть ноги и все показать. Они хотя бы разговаривали со мной – ради этого я была готова на все.
Я ничего не знала о сексе.
Учителя считали, что я не по возрасту развита в некоторых вопросах. Они постоянно делали мне замечания: прекрати парней дразнить, куда это годится, вы же еще совсем маленькие!
Мои одноклассницы посмеивались надо мной. Они видели в моей «игре» с мальчиками куда больше смысла, чем я. Они-то знали, почему нельзя позволять себя трогать. А я только чувствовала неловкость, но не понимала ее природы.
Без друзей было очень тяжко. Когда единственный мир, где тебе хорошо и комфортно, находится у тебя в голове, совсем в себе замыкаешься. А ведь все равно так хочется иногда рассказать кому-то свои тайны и услышать секреты от других.
Больше всего на свете я боялась, что кто-то узнает об отце. Но и поговорить об этом мне хотелось больше всего на свете.
Я придумала себе старшего брата. Его звали Митя. Он был очень сильным – он любому мог свернуть шею за меня.
Я постоянно разговаривала с Митей. Даже стала хуже учиться из-за него: во время скучного урока Митя сидел возле меня – мы болтали о всякой всячине. Митя был со мной везде. Митя защищал меня.
В девять лет отец изнасиловал меня впервые.
Я сидела в огороде на траве – собирала пластмассовый домик. Он подошел, закрыл мне рот ладонью и сделал все по-быстрому. Митя стоял возле нас и сжимал кулаки.
Но никакого Мити не было. Была я, усталая мама, которая не замечала ничего, и тот человек, который должен был быть самым родным.
Я не закричала, не попыталась убежать. Не сопротивлялась. Странно, но я даже почти что не почувствовала боли. Меня охватил такой дикий шок, что я не смогла никак оценить происходящее. Это было похоже на электрический удар. Просто каменеешь. Замираешь на месте.
Когда он поднялся, отряхнулся и ушел, я отыскала в траве детали конструктора и продолжила их собирать, будто ничего и не было.
Миллион раз я спрашивала себя потом: почему я тогда сразу не побежала к маме? Повзрослев, поняла: когда во что-то не хочешь верить, просто вычеркиваешь это из себя. И тебе будто и не на что жаловаться.
В тот вечер я поужинала и легла в постель. Заснула моментально. Это был последний раз за год, когда я крепко спала всю ночь.
После того случая перед сном меня стали посещать очень странные фантазии. Я безумно боялась зубных врачей. И я очень хотела, чтобы отец испытал мои страхи: в темноте я видела его сидящим в стоматологическом кресле. Отец не мог сдвинуться с места. К нему наклонялся доктор. Врач залезал инструментами в его рот и разрывал челюсть. Кровь брызгала во все стороны, отец орал, а доктор говорил ему: терпи, так надо, ты уже большой.
Я сжимала веки и сворачивалась в клубочек. Мне было страшно от таких желаний – я пыталась прогнать их из головы. Обычно я долго не могла уснуть: молила Бога, чтобы он простил мне мои мечты.
После того случая отец стал насиловать меня систематически. Он заходил ночью, когда я была сонной. Я чувствовала дикую боль, но в темноте и в кровати представляла, что это – кошмарный сон. Надо вытерпеть – утром все будет позади. Я даже не открывала глаза.
Когда он захлопывал за собой дверь, в мою комнату заходил Митя. Он садился на краешек кровати. Иногда я даже оставляла форточку открытой, чтобы Митя мог попасть ко мне через окно. Брат рассказывал всякие истории – слушая его, я отключалась только под утро.
В тот период я еще сильнее закрылась в себе. Заходили одноклассники с родителями, которых приглашала мама, а я убегала в свою комнату и ждала, пока они уйдут. Мама готовила чай, а я даже боялась показаться им на глаза.
Однажды мама решила, что, раз я такая «мечтательная», лучше просто оставить меня в покое.
Если бы отец не напился в один прекрасный день, наверное, кошмар продолжался бы еще многие годы. Кажется, мне даже повезло.
В ту ночь он был у друзей. Когда вернулся, еле стоял на ногах, но при этом все равно ввалился в мою комнату и изнасиловал меня. Я пискнула. Он закрыл мне рот руками.
В тот раз он так постарался, что из меня хлынула кровь. Он не смог скрыть следы, как делал обычно. Всю ночь я стонала. Кажется, тогда у меня даже поднялась температура. Кровотечение продолжилось до следующего дня.
Утром я долго пыталась встать с кровати. Было тяжело двигаться, но я собрала все силы, чтобы, как обычно, просто пойти в школу.
Отец собирался на работу, а мать ждала меня за столом.
Когда мама увидела свежие кровоподтеки на моих коленях, она закрыла меня на кухне и устроила допрос. Мама подумала, что у меня начались месячные – самое время поговорить о том, что я становлюсь девушкой.
Я не пыталась ей соврать. Сказала, что никаких месячных у меня нет. А на остальные вопросы не отвечала. Просто молчала. Вообще ничего не могла из себя выдавить. Мне было жутко стыдно. У вас бывало такое чувство, знаете, когда скажешь кому-то глупость или соврешь, а потом перед этим человеком стоишь и мучаешься? Что-то подобное я и испытывала тогда на кухне.
Мне кажется, и с мамой мой отец тоже бывал агрессивным.
В какой-то момент ее лицо сильно переменилось. Она застыла на пару мгновений, а потом обняла меня крепко-крепко. Тогда я впервые расплакалась.
Я плакала, когда она взяла меня на руки, плакала, когда она посадила меня в ванну. Мама долго-долго гладила меня по спине.
Мне было тринадцать лет.
Вечером отец куда-то ушел.
Больше я его не видела.
Я не стала спрашивать у мамы, что с ним. Мы вообще про отца с ней не говорили. Наверное, маме было так же стыдно, как и мне.
С тех пор мне стало полегче. Постепенно я начала возвращаться к жизни – к будням без отца.
Даже в школе я начала вести себя посмелее. Я все так же ничем не хотела отличаться от других – и в некотором смысле это переставало быть проблемой. Многие девочки в классе выросли в неполных семьях – отсутствие отца меня никак не выделяло. Вопросов никто не задавал.
Через пару лет у меня даже появились подруги. Я стала меньше фантазировать, лучше концентрировалась на уроках. О Мите и своих параллельных мирах я практически не вспоминала. Мне казалось, что я взрослела огромными толчками.
В семнадцать я даже начала встречаться с мальчиками. Как все школьные пары, мы ходили в кафе и созванивались вечерами. С некоторыми я спала. Я не понимала подруг, которые долго ломались. Секс... Ну, это же что-то такое обычное.
Ухажеров у меня было много. Они все числились среди двоечников и раздолбаев, но меня это ничуть не беспокоило. Когда я обнаружила эту закономерность, решила, что мне нравится образ романтичного хулигана. Но это было не совсем так. Со мной просто до сих пор был мой отец. Я искала его во всех своих мужчинах.
Мой первый парень ударил меня за то, что я отказалась пить чай, который он мне сделал.
Потом он извинился, опустился на колени и стал умолять, чтобы я его не бросала. Но после этого были еще побои, ругань. Мы разошлись.
Следующий мальчик сперва казался спокойным, но в итоге обнаружилось, что он ничем не отличался от преды-дущего – постоянно кричал на меня абсолютно ни за что, придирался к каждому моему поступку. Я была очень мягкой и податливой девушкой – не давала никаких поводов для недовольств. Парень просто пользовался моей слабостью, тем, что я всегда все прощала и не умела обижаться.
Я позволяла ему больше, чем мои подруги позволяли своим парням. Он хотел спать со мной – и я не отказывала, хотя совсем того не желала. Думала, что, если буду подчиняться, он не найдет повода для очередного скандала. Но он все равно постоянно орал. Он называл меня шлюхой. Чувство стыда, совсем недавно приутихшее, потихоньку снова разрасталось во мне.
Тот молодой человек не бил меня серьезно – так, давал пощечины пару раз. Он извинялся за это, говорил: я был не прав, но ты меня довела.
Когда оставалась наедине с собой, я так странно себя чувствовала. Знаете, после того как проплачешь пару часов, наступает такая сладостная меланхолия. Это возможность по-настоящему себя пожалеть. После ты как будто все забываешь – и с новыми силами возвращаешься к унижениям и боли. К этому чувству с легкостью привыкаешь. Его даже можно полюбить.
Когда мне исполнилось восемнадцать, я начала понимать, что мне снова плохо с самой собой. Мне опять за что-то было стыдно – я не понимала, отчего так.
Однажды за ужином мама затронула тему отца. Наверное, решила, что я достаточно повзрослела, чтобы узнать о его дальнейшей судьбе.
Оказалось, он возвращался пару раз с цветами и подарками. Мать выгоняла его прочь.
Как-то, когда он пришел к ней в очередной раз, она не выдержала и спросила, как же он мог насиловать собственную дочь. Он принялся все отрицать. Сказал, что я сама это выдумала. Мать поняла, что такие, как он, не меняются. И наконец-то решилась хоть на что-то.
Она подала заявление в милицию.
Его не посадили. Мама довольно быстро забрала иск, поскольку поняла: все разборки доставят мне слишком много боли. Пусть с наказанием разбираются высшие силы.
Я не знаю, каким был мой отец – хорошим или плохим человеком. Возможно, он просто был нездоров.
В тот вечер откровений я впервые задумалась о том, что ни в чем не виновата. Но мне предстоял еще долгий путь, чтобы это принять. Естественно, в одиночку я бы его ни за что не прошла.
После долгой работы с психологом моя жизнь повернулась в другую сторону. Кажется, я все-таки стала хозяйкой своей судьбы. Мне очень хочется в это верить.
Конечно, страхи остались – я еще не избавилась от прошлого до конца, но я на верном пути и уже многое о себе поняла. Психолог помог мне принять все, как было. Я ведь и правда отказывалась верить в то, что в течение четырех лет меня постоянно насиловал родной отец.
После долгих бесед с врачом я – и это самое главное – наконец поверила в то, что ни в чем не виновата. Постепенно я перестала злиться на себя за свое бездействие.
В какой-то момент я даже решилась на своего рода важный шаг. Мне захотелось своими руками поставить точку. Вернуться в то ужасное место и оглянуться по сторонам. Посмотреть на отцовский дом в последний раз. Сказать себе: смирилась.
Между нашим пристанищем в немецком Дюссельдорфе, где я живу сейчас вместе с мамой и женихом Петером, и Богом забытой хибарой в пензенской деревеньке – самолеты, вокзалы, поезда, электрички. Тропинки, повороты, деревянный забор. Маленькая калитка, яблоня в саду. Такая знакомая, но уже не такая родная. Под ней я выросла.
В окне горит свет. Сад в цвету. Я слышу, как мнется сухая трава под тихими шагами и как звенит собачья цепь. Раздаются чьи-то голоса.
Похоже, тут поселилась новая семья. Я не знаю этих людей. Это уже во всех смыслах не мой дом – и это к лучшему, так и должно быть.
Я больше не боюсь отцовской тени – вот она, передо мной. Я последний раз взгляну на нее.
И уеду.
«Инцест – закрытая тема в семье. Ни разу к нам не пришла мать пострадавшей, а уж тем более сама девочка, которая подверглась насилию дома. Как правило, с нами связываются одноклассницы или подруги жертвы. Бывают и ситуации, когда факт насилия всплывает после нескольких лет работы с психологами.
Довольно часто барышни с подобными проблемами с детства привыкают к жестокому обращению – как бы печально ни звучало, агрессия становится для них жизненной нормой».
Вера Сорочан, социальный психолог, доцент кафедры психологии и истории философии МИЭМП:
«После того как девочка подверглась инцесту, она ощущает позор. Некоторые барышни даже начинают испытывать половое влечение к своему насильнику, что усугубляет чувство стыда.
Лучшее, что можно сделать в такой ситуации, – обратиться за помощью к специалистам. Если в городе не работают соответствующие службы, можно связаться с поликлиникой или со школьными психологами – они есть почти в каждом учебном заведении. В период ожидания помощи стоит попытаться немного поработать над собой самостоятельно – написать самому себе письмо или накатать исповедь тому, кому хочется открыться. Такое послание не обязательно отправлять – оно просто само по себе поможет хоть немного раздвинуть барьеры».
декабрь 2008
Я помню все отчетливо лет с семи. Тяжело представить себя в более юном возрасте: видимо, то, что не поддается логике, не может отложиться в памяти как реальное событие с началом и концом.
В детстве я любила сидеть на веранде и смотреть на сад, поедая плавленый сырок. Деревенская идиллия спасала меня: спокойствие, хоть какая-то возможность сосредоточиться. В такой тишине просто убежать от того, что происходит в реальности. Я могла часами не двигаться, фантазируя себе всякую всячину.
Когда по телевизору начали крутить мексиканские сериалы, мы вместе с родителями стали прилипать к экрану. Истории про неразделенную любовь Марий и Хуан-Карлосов – в моем представлении человеческая драма выглядела именно так.
Наша семья на фоне других смотрелась благополучно: мать – всеми любимая учительница младших классов, отец – электрик, безотказный мастер на все руки. Он не пил, как остальные мужики в деревне. Любил рыбалку, приглашал домой гостей.
Отец всегда купал меня. Он мыл меня даже в семь, восемь лет. Думаю, трогать меня он начал гораздо раньше. Щупал под мыльной пеной в разных местах. Я не шевелилась – позволяла ему делать все, что он хочет. Мое тело лежало в маленькой ванне, а мысли были где-то далеко-далеко – в параллельных мирах.
Примерно лет с восьми я начала чувствовать, что что-то тут не так. Конечно, будучи ребенком, я не могла понять всего до конца. Но то доверие к отцу, которое было когда-то до этого, быстро ушло.
Впервые мне стало стыдно уже тогда – в восемь лет. Но я не хотела верить в то, что происходит что-то плохое. Я убеждала себя в том, что это мои дурацкие выдумки. И оттого еще больше стыдилась.
Я следила за отцом. Меня переполняли противоречия.
Вместо того чтобы молить маму о помощи, я пугала ею отца. Отдаляла момент спасения. Я знала: мама – последнее, что можно использовать в схватке с этим человеком. Оружие на самый крайний случай.
Когда становилось совсем не по себе, я говорила: папа, перестань, сейчас мама войдет. Он улыбался, будто отвечая: а что тут такого? Или подмигивал: мол, мы ничего не расскажем.
В начальной школе мне всегда казалось, что я хуже других: слишком худая, медлительная, молчаливая. Мне хотелось выглядеть куда более раскрепощенной и легкомысленной, чем я была на самом деле. А еще я постоянно мечтала о том, чтобы меня заметили. Когда на меня обращали внимание, я тихо радовалась. Мне было все равно, в чем это внимание выражалось.
В школе в младших классах я позволяла мальчикам трогать себя. Они, как и все ребята, любили щипаться и задирать юбки. В то время как остальные девчонки, хихикая, лезли с ними в драку, я покорно сидела и ждала, что на уроке опять кто-нибудь попросит раздвинуть ноги и все показать. Они хотя бы разговаривали со мной – ради этого я была готова на все.
Я ничего не знала о сексе.
Учителя считали, что я не по возрасту развита в некоторых вопросах. Они постоянно делали мне замечания: прекрати парней дразнить, куда это годится, вы же еще совсем маленькие!
Мои одноклассницы посмеивались надо мной. Они видели в моей «игре» с мальчиками куда больше смысла, чем я. Они-то знали, почему нельзя позволять себя трогать. А я только чувствовала неловкость, но не понимала ее природы.
Без друзей было очень тяжко. Когда единственный мир, где тебе хорошо и комфортно, находится у тебя в голове, совсем в себе замыкаешься. А ведь все равно так хочется иногда рассказать кому-то свои тайны и услышать секреты от других.
Больше всего на свете я боялась, что кто-то узнает об отце. Но и поговорить об этом мне хотелось больше всего на свете.
Я придумала себе старшего брата. Его звали Митя. Он был очень сильным – он любому мог свернуть шею за меня.
Я постоянно разговаривала с Митей. Даже стала хуже учиться из-за него: во время скучного урока Митя сидел возле меня – мы болтали о всякой всячине. Митя был со мной везде. Митя защищал меня.
В девять лет отец изнасиловал меня впервые.
Я сидела в огороде на траве – собирала пластмассовый домик. Он подошел, закрыл мне рот ладонью и сделал все по-быстрому. Митя стоял возле нас и сжимал кулаки.
Но никакого Мити не было. Была я, усталая мама, которая не замечала ничего, и тот человек, который должен был быть самым родным.
Я не закричала, не попыталась убежать. Не сопротивлялась. Странно, но я даже почти что не почувствовала боли. Меня охватил такой дикий шок, что я не смогла никак оценить происходящее. Это было похоже на электрический удар. Просто каменеешь. Замираешь на месте.
Когда он поднялся, отряхнулся и ушел, я отыскала в траве детали конструктора и продолжила их собирать, будто ничего и не было.
Миллион раз я спрашивала себя потом: почему я тогда сразу не побежала к маме? Повзрослев, поняла: когда во что-то не хочешь верить, просто вычеркиваешь это из себя. И тебе будто и не на что жаловаться.
В тот вечер я поужинала и легла в постель. Заснула моментально. Это был последний раз за год, когда я крепко спала всю ночь.
После того случая перед сном меня стали посещать очень странные фантазии. Я безумно боялась зубных врачей. И я очень хотела, чтобы отец испытал мои страхи: в темноте я видела его сидящим в стоматологическом кресле. Отец не мог сдвинуться с места. К нему наклонялся доктор. Врач залезал инструментами в его рот и разрывал челюсть. Кровь брызгала во все стороны, отец орал, а доктор говорил ему: терпи, так надо, ты уже большой.
Я сжимала веки и сворачивалась в клубочек. Мне было страшно от таких желаний – я пыталась прогнать их из головы. Обычно я долго не могла уснуть: молила Бога, чтобы он простил мне мои мечты.
После того случая отец стал насиловать меня систематически. Он заходил ночью, когда я была сонной. Я чувствовала дикую боль, но в темноте и в кровати представляла, что это – кошмарный сон. Надо вытерпеть – утром все будет позади. Я даже не открывала глаза.
Когда он захлопывал за собой дверь, в мою комнату заходил Митя. Он садился на краешек кровати. Иногда я даже оставляла форточку открытой, чтобы Митя мог попасть ко мне через окно. Брат рассказывал всякие истории – слушая его, я отключалась только под утро.
В тот период я еще сильнее закрылась в себе. Заходили одноклассники с родителями, которых приглашала мама, а я убегала в свою комнату и ждала, пока они уйдут. Мама готовила чай, а я даже боялась показаться им на глаза.
Однажды мама решила, что, раз я такая «мечтательная», лучше просто оставить меня в покое.
Если бы отец не напился в один прекрасный день, наверное, кошмар продолжался бы еще многие годы. Кажется, мне даже повезло.
В ту ночь он был у друзей. Когда вернулся, еле стоял на ногах, но при этом все равно ввалился в мою комнату и изнасиловал меня. Я пискнула. Он закрыл мне рот руками.
В тот раз он так постарался, что из меня хлынула кровь. Он не смог скрыть следы, как делал обычно. Всю ночь я стонала. Кажется, тогда у меня даже поднялась температура. Кровотечение продолжилось до следующего дня.
Утром я долго пыталась встать с кровати. Было тяжело двигаться, но я собрала все силы, чтобы, как обычно, просто пойти в школу.
Отец собирался на работу, а мать ждала меня за столом.
Когда мама увидела свежие кровоподтеки на моих коленях, она закрыла меня на кухне и устроила допрос. Мама подумала, что у меня начались месячные – самое время поговорить о том, что я становлюсь девушкой.
Я не пыталась ей соврать. Сказала, что никаких месячных у меня нет. А на остальные вопросы не отвечала. Просто молчала. Вообще ничего не могла из себя выдавить. Мне было жутко стыдно. У вас бывало такое чувство, знаете, когда скажешь кому-то глупость или соврешь, а потом перед этим человеком стоишь и мучаешься? Что-то подобное я и испытывала тогда на кухне.
Мне кажется, и с мамой мой отец тоже бывал агрессивным.
В какой-то момент ее лицо сильно переменилось. Она застыла на пару мгновений, а потом обняла меня крепко-крепко. Тогда я впервые расплакалась.
Я плакала, когда она взяла меня на руки, плакала, когда она посадила меня в ванну. Мама долго-долго гладила меня по спине.
Мне было тринадцать лет.
Вечером отец куда-то ушел.
Больше я его не видела.
Я не стала спрашивать у мамы, что с ним. Мы вообще про отца с ней не говорили. Наверное, маме было так же стыдно, как и мне.
С тех пор мне стало полегче. Постепенно я начала возвращаться к жизни – к будням без отца.
Даже в школе я начала вести себя посмелее. Я все так же ничем не хотела отличаться от других – и в некотором смысле это переставало быть проблемой. Многие девочки в классе выросли в неполных семьях – отсутствие отца меня никак не выделяло. Вопросов никто не задавал.
Через пару лет у меня даже появились подруги. Я стала меньше фантазировать, лучше концентрировалась на уроках. О Мите и своих параллельных мирах я практически не вспоминала. Мне казалось, что я взрослела огромными толчками.
В семнадцать я даже начала встречаться с мальчиками. Как все школьные пары, мы ходили в кафе и созванивались вечерами. С некоторыми я спала. Я не понимала подруг, которые долго ломались. Секс... Ну, это же что-то такое обычное.
Ухажеров у меня было много. Они все числились среди двоечников и раздолбаев, но меня это ничуть не беспокоило. Когда я обнаружила эту закономерность, решила, что мне нравится образ романтичного хулигана. Но это было не совсем так. Со мной просто до сих пор был мой отец. Я искала его во всех своих мужчинах.
Мой первый парень ударил меня за то, что я отказалась пить чай, который он мне сделал.
Потом он извинился, опустился на колени и стал умолять, чтобы я его не бросала. Но после этого были еще побои, ругань. Мы разошлись.
Следующий мальчик сперва казался спокойным, но в итоге обнаружилось, что он ничем не отличался от преды-дущего – постоянно кричал на меня абсолютно ни за что, придирался к каждому моему поступку. Я была очень мягкой и податливой девушкой – не давала никаких поводов для недовольств. Парень просто пользовался моей слабостью, тем, что я всегда все прощала и не умела обижаться.
Я позволяла ему больше, чем мои подруги позволяли своим парням. Он хотел спать со мной – и я не отказывала, хотя совсем того не желала. Думала, что, если буду подчиняться, он не найдет повода для очередного скандала. Но он все равно постоянно орал. Он называл меня шлюхой. Чувство стыда, совсем недавно приутихшее, потихоньку снова разрасталось во мне.
Тот молодой человек не бил меня серьезно – так, давал пощечины пару раз. Он извинялся за это, говорил: я был не прав, но ты меня довела.
Когда оставалась наедине с собой, я так странно себя чувствовала. Знаете, после того как проплачешь пару часов, наступает такая сладостная меланхолия. Это возможность по-настоящему себя пожалеть. После ты как будто все забываешь – и с новыми силами возвращаешься к унижениям и боли. К этому чувству с легкостью привыкаешь. Его даже можно полюбить.
Когда мне исполнилось восемнадцать, я начала понимать, что мне снова плохо с самой собой. Мне опять за что-то было стыдно – я не понимала, отчего так.
Однажды за ужином мама затронула тему отца. Наверное, решила, что я достаточно повзрослела, чтобы узнать о его дальнейшей судьбе.
Оказалось, он возвращался пару раз с цветами и подарками. Мать выгоняла его прочь.
Как-то, когда он пришел к ней в очередной раз, она не выдержала и спросила, как же он мог насиловать собственную дочь. Он принялся все отрицать. Сказал, что я сама это выдумала. Мать поняла, что такие, как он, не меняются. И наконец-то решилась хоть на что-то.
Она подала заявление в милицию.
Его не посадили. Мама довольно быстро забрала иск, поскольку поняла: все разборки доставят мне слишком много боли. Пусть с наказанием разбираются высшие силы.
Я не знаю, каким был мой отец – хорошим или плохим человеком. Возможно, он просто был нездоров.
В тот вечер откровений я впервые задумалась о том, что ни в чем не виновата. Но мне предстоял еще долгий путь, чтобы это принять. Естественно, в одиночку я бы его ни за что не прошла.
После долгой работы с психологом моя жизнь повернулась в другую сторону. Кажется, я все-таки стала хозяйкой своей судьбы. Мне очень хочется в это верить.
Конечно, страхи остались – я еще не избавилась от прошлого до конца, но я на верном пути и уже многое о себе поняла. Психолог помог мне принять все, как было. Я ведь и правда отказывалась верить в то, что в течение четырех лет меня постоянно насиловал родной отец.
После долгих бесед с врачом я – и это самое главное – наконец поверила в то, что ни в чем не виновата. Постепенно я перестала злиться на себя за свое бездействие.
В какой-то момент я даже решилась на своего рода важный шаг. Мне захотелось своими руками поставить точку. Вернуться в то ужасное место и оглянуться по сторонам. Посмотреть на отцовский дом в последний раз. Сказать себе: смирилась.
Между нашим пристанищем в немецком Дюссельдорфе, где я живу сейчас вместе с мамой и женихом Петером, и Богом забытой хибарой в пензенской деревеньке – самолеты, вокзалы, поезда, электрички. Тропинки, повороты, деревянный забор. Маленькая калитка, яблоня в саду. Такая знакомая, но уже не такая родная. Под ней я выросла.
В окне горит свет. Сад в цвету. Я слышу, как мнется сухая трава под тихими шагами и как звенит собачья цепь. Раздаются чьи-то голоса.
Похоже, тут поселилась новая семья. Я не знаю этих людей. Это уже во всех смыслах не мой дом – и это к лучшему, так и должно быть.
Я больше не боюсь отцовской тени – вот она, передо мной. Я последний раз взгляну на нее.
И уеду.
Факты
- Статистика свидетельствует: 9 из 10 жертв 10-15 лет скрывают факт домашнего насилия, что чревато серьезными психическими травмами.
- Если с тобой приключилась подобная история, ты всегда можешь обратиться за помощью в центр помощи «Сестры» ((495) 901-0201) или в центр помощи детям, пострадавшим от жестокого обращения и насилия, «ОЗОН» ((495) 265-0118). Будь уверена: любой разговор со специалистами этих служб будет конфиденциальным – никто не раскроет твою тайну.
- Имей в виду: половое сношение и иные действия сексуального характера с лицом, не достигшим 16-летнего возраста (статья 134 Уголовного кодекса РФ), в случае если преступление совершено тем, кому больше 18, караются лишением свободы на срок от четырех лет.
Комментарии психологов. Синдром жертвы
Мария Регентова, сотрудник Всероссийской ассоциации кризисных центров:«Инцест – закрытая тема в семье. Ни разу к нам не пришла мать пострадавшей, а уж тем более сама девочка, которая подверглась насилию дома. Как правило, с нами связываются одноклассницы или подруги жертвы. Бывают и ситуации, когда факт насилия всплывает после нескольких лет работы с психологами.
Довольно часто барышни с подобными проблемами с детства привыкают к жестокому обращению – как бы печально ни звучало, агрессия становится для них жизненной нормой».
Вера Сорочан, социальный психолог, доцент кафедры психологии и истории философии МИЭМП:
«После того как девочка подверглась инцесту, она ощущает позор. Некоторые барышни даже начинают испытывать половое влечение к своему насильнику, что усугубляет чувство стыда.
Лучшее, что можно сделать в такой ситуации, – обратиться за помощью к специалистам. Если в городе не работают соответствующие службы, можно связаться с поликлиникой или со школьными психологами – они есть почти в каждом учебном заведении. В период ожидания помощи стоит попытаться немного поработать над собой самостоятельно – написать самому себе письмо или накатать исповедь тому, кому хочется открыться. Такое послание не обязательно отправлять – оно просто само по себе поможет хоть немного раздвинуть барьеры».
декабрь 2008